О чем это мы? А ни о чем...

Вот она сидит, уставшая, загоревшая, немного печальная маленькая женщина, которая не расстается со своими мечами, но зато с легкостью расстается со страхом за собственную жизнь. Богиня Истины? Да нет, не очень похоже. Великая Кахатанна? Чем она так велика, чтобы с гордостью носить такое пышное имя? Маленькая Каз – девочка без возраста – перебирает камушки на морском берегу, и они просыпаются у нее между пальцами.

Кто придумал, что от нее зависит судьба Арнемвенда? Кто придумал, что при взгляде на эту девочку-девушку-женщину, так и не обретшую прожитых лет, каждый считает, что именно ее и ждал всю жизнь? Бесконечно тяжело нести на себе груз ответственности, бесконечно хочется быть не единственной, не такой желанной, простой... Но кто-то придумал, что будет иначе. И не только придумал, но и воплотил. Нечего теперь винить Барахоя – нерешительного бога, это не его идея, нечего спрашивать с неведомого врага – он первый хотел бы, чтобы она исчезла из этого мира и воспоминаний не осталось.

С какой бы радостью она сейчас...

Нет, пора остановиться. Незачем говорить вслух, чего бы хотела она сама. Это не важно.

Каэ поднимается, туже затягивает пояс и подходит к своему коню. Что у нее на ресницах? Слезы? Но нечестно подглядывать. Ведь это была та минута тишины, которую каждый волен провести, как ему заблагорассудится. И она не входит в наш рассказ...

* * *

– Знаешь, я подумал, ты ужасно счастливая, – сообщает Барнаба, глядя на Каэтану блестящими розовыми глазами, похожими одновременно на пуговички и на оригинальные украшения из перламутра.

– Из чего ты делаешь этот вывод? – спрашивает она.

– Ну, у тебя есть я. А представь себе, что меня бы не было, – вот как бы ты это пережила?

– Даже не представляю.

– Видишь, – назидательно произносит Барнаба. – А так, я есть, и все у тебя в полном порядке.

Такая трактовка событий смешит Каэ, но ей не хочется обижать своего толстячка, поэтому она пытается до последнего сохранить серьезное выражение лица. Но как, скажите, это возможно, если Барнаба отрастил у себя на носу влажный, черный, блестящий шарик-пуговку, как у собаки, енота или подобного зверя. Пуговка-нос двигается во все стороны, чутко улавливая запахи, и придает лицу толстяка вид неописуемый и комический.

– Ты заметила? – не без кокетства спрашивает он, скашивая глаза к самому кончику.

– Это трудно не заметить...

– Подожди-ка, дай я угадаю, – произносит Барнаба, – ты не в восторге, так?

– Как бы это поточнее выразиться: не вижу необходимости в такой нашлепке, что ли.

– Поразительное отсутствие вкуса и воображения, – возмущается Время. – Никаких смелых идей и неожиданных решений! Ты тормозишь развитие этого мира!

– Скажите пожалуйста, какой авангардист!

– Аван... кто?

... Великая Кахатанна, Суть Сути и Мать Истины, недавно вернулась из Курмы и теперь вовсю готовится к поездке на Иману. В ходе этой подготовки она сделала неожиданный вывод, что является прирожденным и талантливым домоседом, а многочисленные странствия, выпавшие на ее долю, есть не что иное, как ошибка или насмешка судьбы. Во всяком случае, неограниченное количество приключений было доставлено явно не по адресу. Она бы спокойно прожила и без таковых.

Интагейя Сангасойя с упоением варила варенье из вищен.

Сочные, крупные, темные, с капелькой медового света инутри, ягоды были уложены в серебряный тазик и установлены на бронзовом треножнике, на котором обычно курились благовония. И так, на маленьком огне, при непрерывном помешивании, как гласил рецепт, создавался настоящий шедевр. Барнаба в этом участвовал более чем активно: варенье требовалось отставлять на восемь часов, и он с охотой переносил тазик на этот отрезок времени в какое-то иное пространство, а затем возвращал минута в минуту, когда нужно было снова ставить его на огонь. Такими темпами работа шла быстро, а усталость была почти незаметной. За вишнями настал черед абрикосов, затем – персиков, потом – обожаемой Барнабой хурмы и винограда.

Варенье пользовалось бешеным успехом у всех, кто его пробовал, и Нингишзида – признанный сладкоежка находил теперь гораздо больше причин, чтобы побеспокоить свою богиню и заодно продегустировать очередную порцию.

Молодые служители, озадаченные на предмет нахождения маленьких горшочков, баночек, кувшинчиков и прочих емкостей, в которых продукт не просто бы хорошо сохранился, но и выглядел аппетитно, сновали взад и вперед между храмом и дворцовой кухней, приводя поваров в замешательство обвальными мелкими хищениями.

Захваченная всеобщей тенденцией поглощать неограниченные количества сладкого, охрана из полка Траэтаоны активно вылизывала посуду со сладкой пенкой.

– Ты не боишься исчезнуть без следа во время грядущего сражения? – спросил Барнаба в перерывах между исчезновениями.

– Не знаю, – ответила она, помешивая свое варево, – с некоторых пор страх стал для меня условной единицей.

– А если немного яснее?

– Перестала бояться. Так давно определила, что испытывать страх и бояться – это не одно и то же, что даже забыла, когда и как это произошло. Главное, что я не одна. Я постоянно чувствую чье-то присутствие, чье-то участие в своей судьбе. Чувствую, что необходима. Самое главное – быть нужным кому-то. Только не говори, что ты уже это слышал, я и так уверена, что слышал...

Она остановилась, чтобы немного перевести дух и собраться с мыслями, чувствуя, что забралась в ненужные никому дебри.

– Я сама давно хотела у тебя спросить: почему так странно выходит, что когда оглядываешься на пройденный путь, особенно если это история прошлых лет, то все так гладко, так ясно, так логично выходит? А как сам начнешь участвовать в событиях, то все белыми нитками шито и то и дело рвется, дырки какие-то образуются в логике событий, все происходит вопреки...

– Вопреки чему? – осведомился Барнаба, но Каэ не заметила оттенка лукавства в его голосе.

– Вопреки всему нормальному. Все идет вверх тормашками, и результаты вечно неожиданные. Загадывать и задумывать наперед бесполезно, все равно получится наоборот.

– Очень просто, дорогая Каэ. Когда ты читаешь историю, ты видишь готовую картину, как бы лицевую сторону ткани, где все уже создано, соткано из мельчайших ниточек, – их переплетение и образует строгую логику рисунка. А то, что происходит лично с тобой, – это всего лишь изнанка, тебе видны узелки, дырочки, стяжки, все ошибки ткачихи, одним словом. Это обратная сторона вечности, и она всегда так выглядит.

– Обратная сторона вечности, – пробормотала Каэ. – Что же, красиво звучит.

– Это и выглядит красиво, если, конечно, не присматриваться и не ждать, что увидишь привычное.

Каэтана отошла от своего тазика с вареньем и села, по обыкновению, на траву.