какая здесь библиотека!.. Именно здесь рождается то, что придёт в общество только завтра, и я очень рада, что могу в чём-то способствовать, что-то решать, к чему-то склонять — в конце концов, это именно то, к чему я всегда шла, разве нет? А что касается, — её тон изменился, став вдруг надменно-уничижительным, — того, что сегодня вечером примчится могущественная Мелисса во главе лесных жителей и сожжёт этот город дотла — то, извини меня, познакомившись с местными укреплениями, я пришла к выводу, что была всего-навсего глупой девчонкой, когда могла верить в подобное. Этот город переживёт сто Мелисс, может, тысячу, если придётся! С ними превосходно справятся те, кому следует, и я не стала бы придавать такое значение подобным событиям лишь из-за того, что они касаются лично меня.

Мне показалось, что я нащупал соломинку, за которую могу ухватиться:

— Но если она придёт именно за тобой?..

Димеона посмотрела на меня очень серьёзно, и это было гораздо хуже, чем если б она отшутилась.

— Она уйдёт разочарованной, — сказала она. — У тебя всё?

— Да... — в глазах у меня всё плыло. — Нет... То есть...

Рука Василисы легла мне на плечо.

— Максим, — сказала волшебница негромко, но так, чтобы всем в комнате было слышно. — Здесь не лучшее время и место. Ты её потерял — лучше сразу смирись. Она теперь умная, — добавила она громко. — С нами ей неинтересно.

Лицо Димеоны вспыхнуло. Набрав воздуха в грудь, она в несколько больших, тяжёлых шагов оказалась напротив волшебницы.

— Ты, — прошипела она, встав на цыпочки. Глаза её выражали бесконечное презрение и злобу, каких я прежде за ней не видывал. — Ты. Ничего. Не. Понимаешь!

Повернувшись, она вдруг схватила меня за грудки и, вырвав из рук Василисы, развернула к себе. Секунду мы смотрели друг другу в глаза, затем нимфа дёрнула меня за лацканы фрака так, что мне пришлось согнуться, и впилась в мои губы огненным поцелуем.

Это был поцелуй взрослой женщины. Нимфа вложилась в него вся, прижимаясь ко мне всем телом, дрожа, целуя жадно, взасос, так, как будто от этого поцелуя зависело всё на свете. Я стоял, как вкопанный, одеревенев от неожиданности, но напор Димеоны не ослабевал, пока мои губы тоже не пришли в движение. Я сомкнул вокруг девушки объятия и почувствовал, как забилось в моих руках её тело. Скорее всего, поцелуй продолжался секунды, но для нас он занял целую вечность, разом вычеркнув из существования людей и эльфов, дела и события, и лишь наши губы были всему ценою и мерой.

Наконец, страсть стала слабеть. Сделав ещё пару судорожных движений, Димеона отпустила меня и отступила на шаг, отстраняясь. Я стоял, совершенно не понимая, как теперь себя вести, продолжая держать её за локти и глядеть в эти глаза, наконец изменившиеся, наконец живые, чуть влажные и глубокие, словно море. Секунду мы смотрели друг на друга, затем нимфа закрыла лицо руками, развернулась и, ни на кого не глядя, бросилась вон из комнаты. Обитые синим бархатом двери распахнулись при её приближении и так же бесшумно сомкнулись у неё за спиной. Я тяжело дышал, глядя ей вслед.

— Спасибо хотя бы, что сделал это вне протокола, — словно издалека, донёсся до меня голос Василисы. — Теперь-то мы можем идти?

Глава двадцать четвёртая, в которой Максим погружается в воспоминания

За возвращением в Китежград последовала процедура изгнания меня из волшебников, которая, разумеется, оказалась куда менее унизительной и трудоёмкой, чем я себе представлял. Попадись я им неделей раньше, маги, может, и спустили бы с меня шкуру, но теперь, поостыв, они лишь чуть пожурили меня. К тому же дело было предельно ясным: все понимали, что я дурак, многие даже откровенно сочувствовали, но в мою защиту так и не было сказано ни единого слова. Вообще, у меня создалось впечатление, будто моему появлению даже обрадовались, поскольку оно послужило поводом хоть на минуту прервать скучное совещание по поводу надвигающегося прорыва.

Апофеозом моего избиения стало торжественное гашение пропуска, который Васевна забрала у меня сразу по выходе из Префектуры. Аполлон Артамонович, правда, пробормотал что-то насчёт «прелестной подделки», однако компостер сработал так, словно бы документ был настоящим, так что шеф даже крякнул с досады. После этого все вдруг поняли, что пришло время сказать что-нибудь на прощание, но внезапно ни у кого не нашлось слов: маги глядели на меня с выражением «такова жизнь», отворачивались, уходили перекурить. Кивнув шефу, я отправился собирать вещи. Уже выходя из зала собраний, я услышал, как за моей спиной кто-то сказал, что, мол, жалко парнишу, который пострадал за любовь. Я взял у Яна ключ и пошёл к себе.

В кабинете, разумеется, всё было в том же виде, в каком я его оставлял: бумаги, разбросанные по столу, находились в обычном своём беспорядке, на стеллажах лежала пыль, в корзине скопился мусор. В окно барабанил холодный дождь, и, взглянув на часы, я с удивлением обнаружил, что уже заметно за полдень. Я запер дверь, сел к столу, зажёг лампу, отыскал среди черновиков своё чайное блюдце, выплюнул на него лежавшую за щекой горошину и крепко задумался.

В электрическом свете капсула казалась матово-чёрной и по форме лишь самую малость отличалась от идеального шара. Содержимого видно не было — да я как-то и не сомневался в том, что находилось внутри. Жест друидки был странным, но, если задуматься, ничего, кроме встречи в посмертии, она мне предложить не могла. Что-то часто волшебники стали умирать в последнее время, подумал я. Наверное, не к добру.

Ключ дважды повернулся в замке, и в кабинет вошла Василиса — я поглядел на неё пустыми