«ФРАНТИШЕК РИНТ 3 ЧЕСКЕ СКАЛИЦЕ — 1870»

Как и большинство художников, Ринт подписал свою работу. Но если догадки Босворта верны, то, завершая реконструкцию склепа, Ринт увидел нечто такое, что произвело на него неизгладимое впечатление. Он потратил годы, восстанавливая этот образ, словно своими рисунками пытался мало-помалу изгонять его из своего воображения и так восстановить мир в себе.

Другая дарохранительница, слева от меня, несла на себе герб семьи Шварценбергов, которые оплатили работу Ринта. И опять она была сделана целиком из костей. Ринт даже создал птицу — ворону или грача, — используя тазовую кость для ее тела и кусочки ребра для ее крыла. Грач опускал клюв в полую глазницу того, что, как предполагалось, являлось черепом турка, деталь, которую добавили к гербу как подарок от императора Рудольфа II, после того как Адольф Шварценберг подавил мощь турков, взяв укрепленную крепость Рааб в 1598 году.

Но все это оказалось прелюдией к центральной части склепа. Со сводчатого потолка свисала люстра, созданная из элементов всех возможных костей, которые человеческое тело могло предоставить скульптору. На ее вытянутые части навешаны были кости рук, заканчивающиеся тарелками из тазовых костей, на которых крепился отдельный череп. Подсвечник был вставлен в макушку каждого черепа, а лента из скрепленных между собой косточек формировала висячие цепи, соединяющие все подсвечники. Было невозможно смотреть на все это и не испытывать отвращения, подавляемое еще большим чувством благоговейного ужаса перед творческой фантазией того, кто сумел создать подобное творение рук человеческих, изумительное творение расстроенного разума. Все в нем одновременно и восхищало, и тревожило.

В полу под люстрой находилась прямоугольная бетонная плита, вход в погребальный склеп, где покоились останки знатных и богатых особ. По углам прямоугольника стояли причудливые канделябры в форме готических башен, с ангелами, трубящими в трубы на самой верхушке, с тремя рядами из семи черепов каждый, снова с костью руки, зажатой в выбитых челюстях.

Считалось, что на создание всего этого причудливого убранства пошли останки приблизительно сорока тысяч человек.

Я огляделся. Эйнджел и Луис осматривали пару стеклянных шкафчиков, в которых хранились черепа каких-то участников Гуситских войн. В двух-трех черепах виднелись маленькие отверстия от мушкетных пуль, в то время как другие зияли ранами, нанесенными тупым предметом. На одном из черепов острое лезвие клинка почти полностью срезало затылок.

Капля упала на мою рубашку, растекаясь пятном на ткани. Я посмотрел вверх и увидел мокрое пятно на потолке. «Наверное, крыша течет», — подумал я, но тут же почувствовал, как пот ручьем стекает по моему лицу и задерживается на губах. Я сообразил, что пар от моего дыхания больше не струится в воздухе, а сам я начинаю покрываться обильным потом. Но ни Эйнджела, ни Луиса это, казалось, вовсе не беспокоило. По правде говоря, Эйнджел, наоборот, застегнул молнию куртки до самого подбородка и слегка пританцовывал, чтобы согреть ноги, а руки упрятал в карманы.

Пот застилал мне глаза, затуманивая зрение. Я вытер пот со лба рукавом пальто, но это, казалось, только ухудшило дело. Соль ужалила слизистую оболочку глаз, я почувствовал, как у меня закружилась голова, и начал терять равновесие. Из страха задеть сигнализацию, о которой нас предупредили еще в дверях, я не стал ни к чему прислоняться. Вместо этого присел на корточки на полу и несколько раз глубоко вздохнул, но слегка закачался на пятках и, чтобы как-то удержать себя, вынужден был попытаться упереться пальцами в пол. Пальцы коснулись камня, прикрывавшего вход в склеп, и я тотчас почувствовал пронзительную боль, волной пробежавшую по коже. Я тонул в какой-то невыносимо горячей жидкости, все тело пылало огнем. Я сделал попытку открыть рот, чтобы произнести хоть слово, но жар ринулся заполнять открывшуюся пустоту, не давая звукам выходить изнутри. Я ослеп, онемел, принужден был молча выносить мои мучения. Я хотел умереть, но и этого не мог. Я оказался в западне, замурованным в жутком, темном месте. Меня охватило удушье, я не мог сделать ни вдоха, ни выдоха.

И все же я вынес все это.

Рука коснулась моего плеча, и Эйнджел заговорил со мной. Его прикосновение показалось мне невероятно холодным, от его дыхания веяло льдом. Но тут я осознал, что слышу, как где-то звучит другой голос, только он повторяет одни и те же слова на языке, который я не понимаю. Мне слышалось унылое повторение одних и тех же фраз, многократное и нескончаемое, с одной и той же интонацией, одними и теми же паузами, с одним и тем же ударением.

Это было какого-то рода заклинание, или молитва, или мольба, какое-то проявление потери рассудка, безумия. Я вспомнил животных в зоопарке, обезумевших оттого, что они лишены свободы, потерянных от никогда не изменяющейся среды обитания, безостановочно бродивших взад-вперед по своим клеткам, всегда на одной и той же скорости, всегда по одной и той же траектории, не меняя ритма.

Внезапно голос изменился. Стал спотыкаться на словах. Наконец остановился совсем. И вдруг я ощутил какое-то движение. Так слепой человек мог бы останавливаться, выставив вперед свою палку, и слушать приближение незнакомца.

И затем раздался вой, снова и снова, тон и сила звука все возрастали, пока все звуки не слились и не превратились в один повторяющийся вопль гнева и отчаяния. Звук этот рвал уши, кромсал нервы, поскольку взывал ко мне снова, и снова, и снова.

«Он знает, — подумал я. — Он знает».

«Он жив».

Эйнджел и Луис отвели меня назад в гостиницу. Я ослабел, и моя кожа горела.

Я попробовал лечь, но тошнота не проходила. Спустя некоторое время я зашел к ним в номер. Мы сели у окон и стали наблюдать за кладбищем и его строениями.

Что случилось там? — спросил Луис наконец.

— Я ни в чем не уверен.

Да уж, хватит, ты просто обязан объяснить все это, неважно, какой бы чертовщиной это ни отдавало. — Он рассердился и даже не пытался скрыть свой гнев. — У нас нет времени.

Тебе нет нужды напоминать мне о времени, — огрызнулся я.

Он смерил меня взглядом.

— Ну, что это было?

У меня не оставалось никакого выбора. Я обязан был объясниться.

Я подумал на мгновение, что чувствую что-то живое там, под камнем, закрывающим склеп. Это «живое» знало, что я почувствовал это. У меня было ощущение, что меня куда-то упрятали, что меня мучат удушье и нестерпимый жар. Все именно так. Никак иначе я объяснить не могу.

Я не знал, какая реакция последует от Луиса. «Вот мы и подошли к этому, — подумал я. — Все, вставшее между нами, прорывается наружу».

С тобой все в порядке? Ты сможешь вернуться туда? — спросил Луис.

Я надену что-нибудь полегче в следующий раз.

— Мне необходимо было спросить. — Луис отбивал пальцами легкую дробь по спинке стула в ритме, который только он мог слышать.

— Понимаю.