решались ни о чем ее спрашивать. Элизабет посмотрела на него, на нее, потом налила себе кофе и села за стол напротив них.

— Это папа, — сказала она. — Жан его узнал.

— После стольких лет? — Эдвард был настроен скептически.

— Да. Они братья, выросли в одной семье, вместе играли, ходили на речку. У Жана хорошая память на детали, которые я, в силу возраста, знать не могла. Монахиня, сестра Бландин, согласилась с его аргументами.

— Боже мой! Поверить невозможно! — призналась Мейбл.

— Но это правда, ма. У папы есть очень давний шрам на правом колене, Жан проверил. В свои тринадцать Гийом упал во дворе, возле мельницы. Рана была глубокая, потому что он поранился о косу, забытую на земле старшим братом, Пьером. Амбруази, их мама, как могла обработала рану. Пьера за неосмотрительность наказали. Еще у папы есть шрам на левом предплечье. Он поранился, когда путешествовал по Франции с другими компаньонами-плотниками. Вернувшись в отчий дом, он всем показывал этот шрам, называя его «печать профессии».

Мейбл зачарованно кивала. Эдвард же продолжал хмуриться. Новости его почему-то не радовали.

— Могли бы спросить, как папа себя чувствует после операции, — заметила Элизабет.

— Конечно, милая! Прости нас, пожалуйста, — отвечала Мейбл, — мы еще не пришли в себя от потрясения. Правда, Эдвард?

— Мало ли какие у человека шрамы! — не желал сдаваться мистер Вулворт. — Ты с ним разговаривала?

— Увы, нет! Ночью мне удалось побеседовать с врачом. Папа в коме. Он может умереть, так и не придя в сознание, а если очнется, то мало шансов, что он нас с Жаном узнает.

— И что тогда? — спросила Мейбл.

— Сделаю все, чтобы память к нему вернулась, — с воодушевлением заявила Элизабет. — Думаю, сестра Бландин нас пожалела. Выглядит она суровой, но сердце у нее доброе. В три утра она разыскала больничные журналы за 1886 год, хотя работала тогда не тут, а во Франции. И вот что выяснилось: утром 9 ноября во французскую больницу поступил мужчина с большим количеством ран на голове и груди. Босой, в штанах и окровавленной рубашке. Никакой куртки с медными пуговицами. Его привезли туда, потому что он просил помощи… по-французски. Этому эпизоду в журнале отведена целая страница. Я сама читала!

— Имя пострадавшего указано? — уже намного мягче поинтересовался Эдвард.

— Нет, па. В больнице в то время почти нечем было лечить, условия гигиены — жуткие. Несколько недель папа был между жизнью и смертью, а когда поправился, врачи диагностировали амнезию. Разговаривать он не мог, но простые фразы понимал. Поначалу ему доверяли несложную работу, потому что денег платить за пансион у него не было. И вот однажды вечером, в 1889 году, он оттуда ушел. В больницу наведывался редко, о чем тоже есть пометки в регистрационных книгах. Сестры между собой называют его Мартеном — распространенное французское имя.

— Столько лет прошло, а он так ничего и не вспомнил! — ужаснулась впечатлительная Мейбл.

— Лисбет, тебя проинформировали, что этот Мартен — слабоумный, — продолжал Эдвард. — И у него пугающие, пустые глаза. А еще — что его влечет к маленьким девочкам, за что он уже попадал в психиатрическую клинику. Я ничего не придумываю, ты сама рассказывала. Это, конечно, может быть твой отец, но будь благоразумна! Он не такой, каким был. Со вчерашнего дня ты взбудоражена, надеешься на чудо, и это опасно. Разве мало ты страдала? Я люблю тебя всей душой и хочу защитить.

— Па, я знаю, как ты меня любишь, и ма тоже. Но никто не может помешать мне ухаживать за папой, слабоумный он или нет. Вы оба часто меня упрекали, что я не делюсь своими тревогами, страхами, предчувствиями, не рассказываю свои страшные сны. Но я записывала все, что мне снилось, в блокнот. Можете прочитать, если хотите.

Прибежал Антонэн, за ним по пятам — Норма. Мальчик вскарабкался к матери на колени, локтем опрокинув чашку.

— Мамочка, хочу в парк! — потребовал он. — Я тебя жду, жду, а ты не идешь играть!

— Я не собиралась играть с тобой, Антонэн, — отвечала молодая женщина раздраженно. — Ты взрослый мальчик, тебе уже пять лет, поэтому веди себя хорошо. Бабушка с Нормой поведут тебя в парк после обеда, если захотят. Не думай, что можешь распоряжаться взрослыми, Антонэн!

Не ожидавший такого строгого выговора, мальчик сжал губенки, а потом и захныкал.

— Мой хороший, мне скоро уходить. Прошу, будь послушным и умненьким, — сказала Элизабет, поглаживая его по голове. — А вечером я принесу тебе книжку с картинками. Кстати, почему бы тебе не помочь Норме готовить обед? Тебе это так нравится!

— Хорошо, мамочка, — всхлипнув, согласился мальчик.

Мейбл, в своем атласном пеньюаре, встала, чтобы его поцеловать. Антонэн без возражений ушел с Нормой.

— Ты становишься суровой, Лисбет.

— Это необходимо, ма. Антонэн — мальчик капризный, мы слишком его балуем.

— Сейчас это не самое важное, — нервно заметил Эдвард. — Лисбет, что ты собираешься делать?

— Буду с утра до вечера с папой в больнице. Жан все еще там. Он связался с Бонни по телефону. Она сказала: будь с братом. Я приехала сообщить вам новости и переодеться. Но, я вижу, моей радости вы не разделяете. Хотя «радость» — это слабо сказано. Я ощущаю огромное счастье, словно крылья вырастают за спиной. Но я и сержусь тоже.

— Почему? На кого? — испугалась Мейбл.

— Ма, я уже шесть лет в Нью-Йорке и даже не попыталась поискать папу. А надо было! Если б не Жюстен, я бы до сих пор не знала, что здесь есть французский квартал. Ты только что говорил, па, что я боялась этого человека. Да, боялась! Особенно после того, как он на меня напал. Но это была судьба! Она сводила нас раз за разом. Смотрите!

Из атласной поясной сумочки она извлекла крестильный медальон Катрин на порванной цепочке.

— Он не продал его, не потерял. Сестры вынули украшение из кармана куртки, он носил его при себе. Прошу, поймите, я испытываю потребность постоянно быть с папой! Дядя Жан и я, мы решили: будем рассказывать ему о прошлом, повторять имена тех, кого он любил. Если он нас услышит, то, может, очнется и станет снова Гийомом Дюкеном. Он был такой красивый, мой папа… Волосы черные, густые. Смуглый. Со светло-серыми, в золотистую крапинку, глазами! Ради мамы я обязана вернуть ему человеческий облик, силу, память.

Мейбл обняла приемную дочь, нежно поцеловала в лоб.

— Ты все делаешь правильно, милая. Но что это? Ты дрожишь? Глаза опять на мокром месте? Иди и поспи немного, а я приготовлю, во что тебе переодеться. Приведешь