Мушкетер отыскал превосходную андалузскую лошадь шестилетку, черную как смоль, с пышущими огнем ноздрями, с тонкими, изящными ногами. Он осмотрел ее и не нашел ни одного изъяна. За нее запросили тысячу ливров.

Возможно, что ему удалось бы купить ее дешевле, но, пока д'Артаньян спорил с барышником о цене, Атос уже отсчитывал на столе сто пистолей.

Для Гримо была куплена пикардийская лошадь, коренастая и крепкая, за триста ливров.

Однако, когда Атос купил седло к этой лошади и оружие для Гримо, от его ста пятидесяти пистолей не осталось ни гроша. Д'Артаньян предложил приятелю взять часть денег из его доли, с тем чтобы он отдал этот долг когда-нибудь впоследствии, но Атос только пожал плечами.

— Сколько предлагал ростовщик, чтобы приобрести сапфир в собственность? — спросил он.

— Пятьсот пистолей.

— То есть на двести пистолей больше. Сто пистолей вам, сто пистолей мне. Друг мой, да ведь это целое состояние! Идите к ростовщику.

— Как! Вы хотите…

— Право, д'Артаньян, это кольцо напоминало бы мне о слишком грустных вещах. К тому же у нас никогда не будет трехсот пистолей, чтобы выкупить его, и мы напрасно потеряем на этом деле две тысячи ливров. Скажите же ему, что кольцо — его, и возвращайтесь с двумя сотнями пистолей.

— Подумайте хорошенько, Атос!

— Наличные деньги дороги в наше время, и надо уметь приносить жертвы. Идите, д'Артаньян, идите! Гримо проводит вас со своим мушкетом.

Полчаса спустя д'Артаньян вернулся с двумя тысячами ливров, не встретив на пути никаких приключений.

Вот каким образом Атос нашел в своем хозяйстве денежные средства, на которые он совершенно не рассчитывал.

Итак, в четыре часа четверо друзей собрались у Атоса. С заботами об экипировке было покончено, и теперь на лице каждого из них отражались только собственные сокровенные заботы, ибо всякая минута счастья таит в себе будущую тревогу.

Внезапно вошел Планше с двумя письмами, адресованными д'Артаньяну.

Одно было маленькое, продолговатое, изящное, запечатанное красивой печатью зеленого воска, на которой был вытиснен голубь, несущий в клюве зеленую ветвь.

Второе было большое, квадратное, и на нем красовался грозный герб его высокопреосвященства герцога-кардинала.

При виде маленького письмеца сердце д'Артаньяна радостно забилось: ему показалось, что он узнал почерк. Правда, он видел этот почерк лишь однажды, но память о нем глубоко запечатлелась в его сердце.

Итак, он взял маленькое письмо и поспешно его распечатал.

«В ближайшую среду, — говорилось в письме, — между шестью и семью часами вечера прогуливайтесь по дороге в Шайо и внимательно вглядывайтесь в проезжающие кареты, но, если вы дорожите вашей жизнью и жизнью людей, которые вас любят, не говорите ни одного слова, не делайте ни одного движения, которое могло бы показать, что вы узнали особу, подвергающую себя величайшей опасности ради того, чтобы увидеть вас хоть бы на мгновение».

Подписи не было.

— Это западня, д'Артаньян, — сказал Атос. — Не ходите туда.

— Но мне кажется, что я узнаю почерк, — возразил д'Артаньян.

— Почерк может быть подделан, — продолжал Атос. — В такое время года дорога в Шайо в шесть-семь часов вечера совершенно безлюдна. Это все равно что пойти на прогулку в лес Бонди.

— А что, если мы отправимся туда вместе? — предложил д'Артаньян. — Что за черт! Не проглотят же нас всех четырех сразу, да еще с четырьмя слугами, лошадьми и оружием!

— К тому же это будет удобный случай показать наше снаряжение, — добавил Портос.

— Но если это пишет женщина, — возразил Арамис, — и если эта женщина не хочет, чтобы ее видели, то вы скомпрометируете ее, д'Артаньян. Подумайте об этом! То будет поступок, недостойный дворянина.

— Мы останемся позади, — предложил Портос, — и д'Артаньян подъедет к карете один.

— Так-то так, но ведь из кареты, которая мчится на полном ходу, очень легко выстрелить из пистолета.

— Ба! — сказал д'Артаньян. — Пуля пролетит мимо, А мы нагоним карету и перебьем всех, кто в ней окажется. Все-таки у нас будет несколькими врагами меньше.

— Он прав, — согласился Портос. — Я за драку. Надо же испытать наше оружие, в конце концов!

— Что ж, доставим себе это удовольствие, — произнес Арамис своим обычным беспечным тоном.

— Как вам будет угодно, — сказал Атос.

— Господа, — сказал д'Артаньян, — уже половина пятого, и мы едва успеем к шести часам на дорогу в Шайо.

— К тому же, если мы выедем слишком поздно, — добавил Портос, — то нас никто не увидит, а это было бы очень досадно. Итак, идемте готовиться в путь, господа!

— Но вы забыли о втором письме, — сказал Атос. — Между тем, судя по печати, оно, мне кажется, заслуживает того, чтобы его вскрыли. Признаюсь вам, любезный д'Артаньян, что меня оно беспокоит гораздо больше, чем та писулька, которую вы с такой нежностью спрятали у себя на груди.

Д'Артаньян покраснел.

— Хорошо, — сказал молодой человек, — давайте посмотрим, господа, чего хочет от меня его высокопреосвященство.

Д'Артаньян распечатал письмо и прочитал:

«Г-н д'Артаньян, королевской гвардии, роты Дезэссара, приглашается сегодня, к восьми часам вечера, во дворец кардинала.

Ла Удинъер,

капитан гвардии».

— Черт возьми! — проговорил Атос. — Вот это свидание будет поопасней того, другого.

— Я пойду на второе, побывав на первом, — сказал д'Артаньян. — Одно назначено на семь часов, другое на восемь. Времени хватит на оба.

— Гм… Я бы не пошел, — заметил Арамис. — Учтивый кавалер не может не пойти на свидание, назначенное ему дамой, но благоразумный дворянин может найти себе оправдание, не явившись к его высокопреосвященству, особенно если у него есть причины полагать, что его приглашают вовсе не из любезности.

— Я согласен с Арамисом, — сказал Портос.

— Господа, — ответил д'Артаньян, — я уже раз получил через господина де Кавуа подобное приглашение от еговысокопреосвященства. Я пренебрег им, и на следующий день произошло большое несчастье: исчезла Констанция. Будь что будет, но я пойду.

— Если ваше решение твердо — идите, — сказал Атос.

— А Бастилия? — спросил Арамис.