Для земледелия и климат Новой Зеландии, и ее почвы подходят идеально. В том числе для разведения бататов, в то время главной и единственной культуры переселенцев. Всё дело портила низкая урожайность. Сорта были вырожденные, клубни вырастали с палец размером. А растить бататы дело трудоемкое.

Когда численность моа заметно упала, маори начали воевать меж собой за те земли, где еще сохранялись популяции пернатых исполинов. И за другие пищевые ресурсы. За реки, например, богатые рыбой.

А трупы убитых в этих войнах начали кушать. Сразу, без долгой раскачки, без моральных терзаний. Они были потомки полинезийцев — гениев выживаемости и приспособляемости, не имевших моральных запретов на употребление человечины. Морализируют сытые, голодные выживают.

Если сильно голодные — выживают любыми способами.

Иногда катастрофу FH-227 в Андах, что мы вспоминали в первой части, приводят как пример того, что можно есть человечину и остаться человеком: живых-то не трогали, только погибших съели!

Ну-ну…

А вот протянулась бы эта история еще месяц, доели бы они всех мертвецов, и что дальше? Начали бы убивать живых, никуда бы не делись. По жребию, или по праву силы, но начали бы. Сделав столько для выживания, никто не останавливается на полпути, прецедентов хватает. История маори — один из таких прецедентов.

Если отбросить в сторону этику, мораль, божьи заповеди, статьи Уголовного кодекса и категорический императив Иммануила Канта, и взглянуть на действия маори с позиций голого прагматизма, то поедание мертвых врагов можно оправдать.

Враг так и так мертв, ему уже все равно, а живым отчаянно не хватает животного белка. Так или иначе этого мертвеца кто-то съест, и скормить его при таких раскладах воронью, или акулам, или могильным червям, или хотя бы бактериям, отвечающим за гниение и разложение органики, — непозволительная роскошь.

Это гнилое оправдание. Никуда не годное.

Потому что на поедании уже мертвых никто никогда не останавливается. Начинают убивать живых, чтобы съесть. И маори тоже начали. Характер их межплеменных войн изменился. Поначалу дрались за земли, за другие ресурсы, а человечина становилась дополнительным бонусом победителю. А потом начинали войны уже для того, чтобы съесть убитых врагов. И пленных чтобы съесть, но попозже. На островах Новой Зеландии развернулась масштабная охота за человечиной.

Любым охотникам рано или поздно приходит мысль о разведении объектов охоты. Начинается все с малого, с попыток дорастить до нужных кондиций слишком мелкого теленка-козленка-ягненка, захваченного живьем рядом с убитой матерью.

Маори начали доращивать до кулинарных кондиций пленников-детей.

И как раз на этой стадии развития маорийского каннибализма к Новой Зеландии приплыли европейцы.

Маори оказались редкостными везунчиками. Еще немного, и они прошли бы точку невозврата, влетели бы в беспросветный цивилизационный тупик. Повезло, удержались на самом краю.

Что произошло бы дальше, предсказать совсем не сложно. Не надо гадать на кофейной гуще, случались прецеденты.

Человеководство полного развития не получило бы, продолжилась бы охота на людей. Причина проста: человек чрезвычайно медленно растет. Раскормить подтощалого подростка — да. Растить с нуля, с зачатия, — огромная растрата ресурсов.

Каннибальские войны продолжались бы. Число племен уменьшалось бы, общая численность населения тоже. Выживали бы самые поднаторевшие в войне. В конце осталось бы одно племя или союз близкородственных племен. Этакий коллективный крысиный волк. Асы и корифеи войны на истребление.

А дальше развилка. Два варианта развития.

При полной изоляции — пожирание своих. По жребию, по воле богов, озвученной жрецами, по тупому праву силы… не важно, результат один: коллапс и исчезновение социума.

Но маори не сидели в полной изоляции. Строить мореходные каноэ они не разучились. И совершили бы внешнюю экспансию. По Океании покатилась бы орда свирепых, донельзя искушенных в войне людоедов, оставляя после себя пепелища и обглоданные человеческие кости.

Один из прецедентов случился уже в исторические времена, на другом конце глобуса, в Вест-Индии, где тоже хватало скудных на ресурсы островов. И кочевых караибов-людоедов, под ноль истребленных европейцами, отчего-то совершенно не жаль.

И маори, и их потенциальных жертв (многие другие народности Океании) спасло своевременное прибытие европейцев к берегам Новой Зеландии. Спустя недолгое время каннибализм резко пошел на убыль.

Нет, дело не в проповедях миссионеров, осуждавших такую практику. Всё проще. От европейцев маори получили два крайне полезных подарка: свиней и картофель. И немедленно начали подарки разводить и выращивать.

Вид хрюшек, превратившихся для маори в животных легендарных и мифических, не растрогал суровые сердца и человеколюбия не добавил. Причины смягчения нравов сугубо прагматичные: свинья растет гораздо быстрее человека, а когда ее собираются забить на мясо, не отбивается копьем, палицей, боевым топором.

Картофель давал огромные в сравнении с местными бататами урожаи, причем в Новой Зеландии, зимы в нашем понимании не знающей, — несколько раз в год. Маори было самим не съесть столько, и картофель превратился в важную экспортную культуру, европейские торговцы охотно отдавали за него всевозможные интересующие маори товары (оружие и металлические инструменты в первую очередь, на всякую мишуру и дешевку, вроде стеклянных бус, эти суровые мужчины не велись).

Конечно, так вот сразу каннибализм маори не забросили… Но кушали людей теперь редко. По большим праздникам. В ритуальных целях. Человечина перестала быть повседневной пищей.

Войны между племенами не стихли. Напротив, полыхнули с удвоенной силой, с утроенной. Главной целью, главной добычей оставались по-прежнему пленники. Но теперь их не кушали, а превращали в рабов и заставляли растить картофель и ухаживать за свиньями.

Мы отмечали, каким реликтом и тормозом для развития в те же самые годы было рабство в США, России, Бразилии. В Новой Зеландии, наоборот, рабство стало прогрессом и громадным шагом вперед. Для всех. Даже для бесправных пленников-рабов. Потому что, согласитесь, гораздо лучше ухаживать за свиньями, чем угодить на вертел, а затем на пиршественный стол. У свинаря судьба еще по-всякому повернуться может, а из чужого желудка есть лишь один выход… ладно, два. Но оба не вдохновляют.