– Слышите! Моя хозяйка зовет, – закричала Дэлли, продвигаясь в сторону противоположной комнаты.

– Стой! – крикнул Пьер, хватая ее за плечо. – Если они обе одновременно позовут тебя из разных комнат и обе будут в полуо бморочном состоянии, к которой двери ты побежишь сначала?

Девушка минуту глазела на него непонимающе и испуганно и затем сказала:

– К этой, сэр, – указывая рукой, возможно, от простого смущения в сторону комнаты Изабелл.

– Хорошо. Теперь ступай.

Пьер стоял в той же напряженной неизменной позе до тех пор, пока Дэлли не вернулась.

– Как моя жена чувствует себя теперь?

Снова, испуганная особым ударением, которое было сделано на магическом слове жена, Дэлли, коя задолго до этого порой приходила в удивление от того, насколько редко он употребляет это слово, растерянно взглянула на него и повторила почти невольно:

– Ваша жена, сэр?

– Да, разве нет?

– Благодарение Господу, что она ваша… Ох, нет ничего горше, чем спрашивать об этом, для бедной, бедной Дэлли, сэр!

– Ну тебя с твоими слезами! Никогда этого не отрицай больше!.. Я клянусь небесами, что она мне жена!

Выкрикнув в исступлении эти слова, Пьер надвинул на глаза шляпу и покинул комнату, бормоча про себя что-то о необходимости достать ключ от дополнительной комнаты.

Как только дверь за ним закрылась, Дэлли рухнула на колени. Она подняла было голову к потолку, но затем вновь склонила ее, как если бы некая тираническая сила внушала ей несказанный ужас и гнула ее к полу, пока она всем телом не распростерлась, дрожа, на полу.

– Боже, Который сотворил меня и Который не был суров ко мне так, как грешная Дэлли заслуживала, Боже, Который сотворил меня, я молюсь Тебе! Охрани меня от этого греха, если он случится со мной. Не будь глух к моей мольбе среди этих каменных стен – Ты можешь слышать сквозь них. Помилуй меня! Помилуй меня!.. Милосердие, мой Боже!.. Если они не женаты, если я, раскаиваясь, стремлюсь сохранять чистоту и сейчас прислуживаю более великому греху, чем тот, в котором меня обвиняли; тогда помилуй меня! Помилуй меня! Помилуй меня! Помилуй меня! Помилуй меня! О Боже, Который сотворил меня, узри меня, узри меня здесь… что может Дэлли сделать? Если я уйду отсюда, никто не примет меня, кроме негодяев. Если я останусь, тогда… ибо остаться я должна… и они не женаты… тогда помилуй меня, помилуй, помилуй, помилуй, помилуй!

I

На следующее утро упомянутая комната, примыкающая с другой стороны к столовой, имела совсем другой вид, чем тот, который открылся глазам Дэлли, когда она прошлым вечером впервые отперла ее вместе с Пьером. Два выцветших ковра с разным рисунком закрывали половину пола в комнате, оставляя вплоть до плинтуса широкое пустое пространство вокруг себя. Маленькое зеркало было повешено в простенке; под ним маленький столик с ковриком длиной в фут[202] или два перед ним. В одном углу стояла походная кровать, опрятно застланная постельным бельем. У внешней стороны кровати был положен еще один небольшой коврик. Нежная ножка Люси не будет дрожать от холода на голом полу.

Пьер, Изабелл и Дэлли стояли в комнате; глаза Изабелл были неотрывно устремлены на кровать.

– Я думаю, теперь это будет очень уютно, – сказала Дэлли, бледнея и озираясь по сторонам, и затем стала заново прихорашивать подушку.

– Все же здесь довольно холодно, – сказала Изабелл. – Пьер, в комнате нет печи. Она будет очень холодной. Труба… можем ли мы протянуть ее в этом направлении? – И она посмотрела на него с бо́льшим напряжением, чем того, казалось, требовал вопрос, что нуждался в подтверждении. – Лучше изменить направление трубы, Пьер, – добавила Изабелл, – это будет постоянно и сэкономит уголь.

– Мы не будем это делать, Изабелл. Разве эта труба и это тепло не идут в твою комнату? Разве я должен обокрасть мою жену, добрая Дэлли, даже в пользу моей самой любящей и преданной кузины?

– О! Я должна ответить нет, сэр, совсем нет, – сказала Дэлли с нотками истерики в голосе.

Огонь торжества сверкнул в глазах Изабелл; она вздохнула полной грудью, но промолчала.

– Она может быть здесь в любую минуту, Изабелл, – сказал Пьер, – идем встретим ее в столовой; это наше место для приема гостей, ты же знаешь.

И все трое вышли в столовую.

II

Они не пробыли там долго, когда Пьер, который расхаживал туда-сюда, вдруг остановился, как если бы его осенила некая неповоротливая мысль, коя появилась у него в одиннадцатом часу. Сперва он посмотрел на Дэлли, словно хотел ей предложить покинуть комнату, в то время как он должен что-то сказать Изабелл наедине; но затем, как будто ему пришла на ум иная мысль задним числом, считая противоположность этой процедуры самой благоразумной, он, безо всякого предисловия, сразу обратился к Изабелл, в тоне своей обычной беседы, так, будто Дэлли вовсе не могла его слышать и не имеет значения, хочет она того или нет.

– Моя дорогая Изабелл, хотя, как я уже говорил тебе, моя кузина, мисс Тартан, та странная, и своенравная девушка, почти монахиня, приняла таинственное решение приехать любой ценой и жить с нами, все же должно быть совершенно немыслимо, чтобы ее друзья одобрили такой исключительный шаг, шаг даже более исключительный, Изабелл, чем ты, в своей простоте, можешь себе представить. Я буду сильно обманут, если они не станут, по крайней мере, ставить этому препятствия. То, что я собираюсь прибавить к сказанному, может быть совершенно не нужно, но я не могу не заговорить об этом при всем при том.

Изабелл, с пустыми руками, сидела молча, но напряженно и в ожидании не спускала с него глаз; в то время как позади ее стула Дэлли низко склонилась над своим вязанием, за кое она принялась, как только Пьер начал говорить, и дрожащими пальцами нервно накидывала петли на свои длинные спицы. Было ясно, что она ждала слов Пьера едва ли с меньшей жадностью, чем Изабелл.

Поняв прекрасно эти чувства Дэлли и, несомненно, не будучи ими недоволен, Пьер продолжал, но ни словом, ни взглядом никак не выразил внешне, что адресует свои слова еще кому-то, кроме Изабелл:

– Я имею в виду, дорогая Изабелл, следующее: если эта, весьма вероятная враждебность со стороны друзей мисс Тартан по отношению к выполнению ею ее странного решения… если любому проявлению подобной враждебности случится произойти у тебя на глазах, тогда ты, конечно, будешь знать, какое мнение составить себе на этот счет, и поэтому, конечно, не сделаешь никаких таких из этого выводов, кои хоть в малейшей возможной степени будут дурными на мой счет. Нет, я уверен, что ты не станешь, моя дражайшая Изабелл. Ибо, пойми меня, узнав об этой странной причуде моей кузины как о событии, кое всецело выше моего понимания, и на самом деле видя в самой моей бедной кузине пламенную энтузиастку, коя участвует в некой фантастической тайне, что мне совершенно неизвестна, и не желая служить невежественным препятствием тому, что кажется почти сверхъестественным деянием, я не стану отказывать ей в приезде, как бы яростно ее друзья ни старались этому помешать. Я не стану отказываться от нее, и это так же точно, как то, что я просто не склонен это сделать. Но нейтральная позиция порой выглядит как подозрительная. Я имею в виду следующее: оставь все подобные смутные подозрения насчет меня, если таковые имеются, только друзьям Люси, но не давай подобным абсурдным опасениям возникнуть у тебя, моя дражайшая Изабелл, кои могли бы доставить тебе малейшее беспокойство. Изабелл! Ответь мне: разве я не сказал достаточно, чтобы прояснить, что я имею в виду? Или, действительно, не все из того, что я сказал, было совсем не нужно, принимая во внимание, что когда человек чувствует себя очень совестливым, то часто способен казаться ненужным и действительно неприятно и неподобающе честным? Говори, моя Изабелл. – И он шагнул ближе к ней, простирая к ней руку.