Естественно, что столь безумный вызов, брошенный во всеуслышание, еще более увеличил популярность Иссека и привлек в число его почитателей новые толпы, которые приходили, во всяком случае в первый раз, из чистого любопытства. Ставки пари относительно того, как далеко и как скоро продвинется Иссек по улице Богов (такие пари были для Ланкмара делом привычным), начали прыгать то вверх, то вниз, поскольку вопрос этот был не по зубам практичным, но довольно ограниченным букмекерам. Бвадрес ложился спать в сточной канаве, прижав к груди казну Иссека (сперва это был старый мешочек из-под чеснока, который вскоре уступил место пузатому бочонку с прорезью для монет), Фафхрд сворачивался в клубок рядом с ним. Спали они по очереди: один хоть и отдыхал, но держал ухо востро.

Был момент, когда Мышелов чуть было не решил перерезать Бвадресу глотку, сочтя это единственным решением создавшейся дилеммы. Но он быстро сообразил, что это будет и непростительным преступлением против своего нового ремесла – повредит делу, и ему придется навсегда распрощаться с Пульгом и прочими вымогателями, если на него падет хоть тень подозрения. В случае необходимости с Бвадресом могут обойтись грубо, даже помучить немного, но все равно с ним будут обращаться, как с курочкой, несущей золотые яички. К тому же у Мышелова было предчувствие, что если даже Бвадреса уберут с дороги, Иссека это не остановит. Не остановит, пока у Иссека есть Фафхрд.

Предпринять первые решительные шаги Мышелову пришлось очень скоро – когда он со всей отчетливостью понял, что если он сам не наложит на Бвадреса руку от имени Пульга, то это сделает кто-нибудь другой из вымогателей, в частности некий Башарат. Как рэкетир номер один по религии в Ланкмаре, Пульг, понятно, имел право первым снять сливки, но, если он станет откладывать дело в долгий ящик (не важно, из-за дурных предзнаменований ли или внимая доводам, что жертва должна созреть), тогда Бвадрес станет жертвой другого вымогателя, скорее всего, того же Башарата, главного соперника Пульга.

Поэтому вышло так, как это зачастую происходит, что все усилия Мышелова отдалить наступление роковой ночи сделали ее лишь более мрачной и бурной, когда она наконец настала.

Канун решающих событий был ознаменован последним предупреждением, посланным Башаратом Пульгу, и Мышелов, который все надеялся, что в последний момент его осенит какая-нибудь удачная идея, и так и не дождавшись таковой, нашел выход, расцененный кое-кем как простая трусость. Подучив маленькую нищенку, названную им Черной Лилией, а также кое-кого из других своих креатур, он распустил слух, что казначей храма Аарта собирается удрать на нанятом им черном одномачтовике за Внутреннее море, прихватив с собой всю наличность и ценные предметы из храма, включая инкрустированные черным жемчугом алтарные украшения, дар супруги светлейшего сюзерена, с которых Пульг еще не получил положенный процент. Он рассчитал время таким образом, чтобы слух этот вернулся к нему по не вызывающим ни малейших подозрений каналам сразу после того, как он вместе с четырьмя вооруженными головорезами отправится к Иссеку Кувшинному.

К слову следует отметить, что казначей Аарта действительно попал в финансовые затруднения и действительно нанял черный одномачтовик. Это доказывает не только то, что для своих фальшивок Мышелов пользовался вполне доброкачественным материалом, но и то, что по меркам землевладельцев и банкиров Бвадрес сделал вполне солидный выбор, когда подыскивал храм для Иссека – то ли случайно, то ли благодаря какой-то странной сметке, уживавшейся у него со старческим упрямством.

Мышелов не смог взять с собой весь свой экспедиционный корпус, поскольку Бвадреса следовало спасти от Башарата. Однако он мог разделить его, зная почти наверняка, что Пульг сочтет выбранную им стратегию наилучшей. Троих своих громил он отправил к Бвадресу с твердым наставлением призвать его к ответу, а сам с минимальной охраной бросился на перехват казначея, якобы ударившегося в бега с несметными сокровищами.

Конечно, Мышелов мог и сам отправиться на вразумление Бвадреса, однако в этом случае ему пришлось бы лично одолеть Фафхрда, а может, и потерпеть от него поражение, и хотя Мышелов собирался сделать для друга все возможное, он тем не менее хотел сделать чуть больше (как ему казалось) для собственной безопасности.

Кое-кто – об этом мы уже говорили – может подумать, что, сложив таким образом с себя ответственность, Мышелов бросал своего приятеля на съедение волкам. Но не следует забывать, что Мышелов неплохо знал Фафхрда.

Трое громил, которые не знали Фафхрда (потому-то Мышелов именно их и отобрал), очень обрадовались такому повороту событий. Самостоятельное задание всегда означало шанс показать себя с наилучшей стороны, а следовательно, быть может, и выдвинуться. Они дождались ближайшего перерыва между службами, когда началась неизбежная толчея. Один из них, с небольшим топориком за поясом, направился прямо к Бвадресу, стоявшему перед бочонком, который святой человек использовал в качестве алтаря и прикрыл с этой целью священным мешком из-под чеснока. Другой вытащил меч и принялся угрожать им Фафхрду, держась, впрочем, на разумном расстоянии от гиганта и пристально за ним наблюдая. Третий, действуя в развязной манере содержателя публичного дома, начал громогласно увещевать толпу, не спуская с нее внимательного взгляда. Жители Ланкмара настолько привержены традициям, что невозможно даже представить, чтобы они вмешались в столь законные действия, как вымогательство, причем производимое вымогателем номер один, – вмешались, даже желая защитить любимейшего священнослужителя, однако всегда можно наткнуться на какого-нибудь иностранца или сумасшедшего, хотя в Ланкмаре даже сумасшедшие обычно чтут традиции.

Самого критического момента никто не увидел: глаза прихожан были прикованы к первому молодчику, который, слегка придушив Бвадреса одной рукой, указывал зажатым в другой руке топором на бочонок. Раздался какой-то лязг, и вслед за ним последовал удивленный возглас. Второй громила, бросившийся было на Фафхрда, выронил меч и тряс рукой, словно сильно ударил ее обо что-то. Фафхрд неторопливо поднял его за оттопырившуюся на спине куртку, двумя гигантскими шагами подошел к первому головорезу и, выбив у него из руки топор, поднял в воздух точно таким же манером.

Зрелище было внушительное: рослый длиннобородый служка с ввалившимися щеками, одетый в длинную власяницу из некрашеной верблюжьей шерсти (недавний подарок некоей почитательницы), стоял на широко расставленных, чуть согнутых в коленях ногах и держал в каждой руке по корчащемуся молодчику.

Но при всей своей внушительности поза Северянина оказалась как нельзя более удачной для третьего громилы, который, мгновенно обнажив меч и с улыбкой по-циркачески сделав публика ручкой, нанес удар прямо в вершину тупого угла, образованного ногами Фафхрда.

От такого коварства толпа вздрогнула и завизжала.

Послышался приглушенный стук. Третий молодчик тоже выронил из руки меч. Не меняя позиции, Фафхрд с гулким звоном стукнул своих громил лбами. Затем, двигаясь все так же размеренно, он развел руки и швырнул обоих потерявших сознание молодчиков прямо в толпу. После этого сделал неторопливый шаг вперед, поднял третьего головореза за промежность и загривок и тоже закинул его в толпу, но уже гораздо дальше, так что тот рухнул на головы двух приспешников Башарата, с большим интересом наблюдавших за происходящим.