Роланд Обэрн сел и принялся было растирать себе запястье, но тут же перестал. Не желал, чтобы Мартин и Гольдберг порадовались тому, что наручники причинили ему боль. Гольдберг тем временем обошел кресло сзади и взгромоздился на край стола Рэя Андриутти. В руках у него были блокнот и шариковая ручка, чтобы делать заметки во время беседы. Мартин обошел стол Джимми Коуфи с другой стороны и тоже уселся на край. Заключенный теперь был между ними, и, чтобы взглянуть кому-либо из них в лицо, ему приходилось оборачиваться. Торрес сел в кресло Рэя Андриутти. Хейден — на место Крамера, а Крамер, главный распорядитель всего шоу, остался стоять. Роланд Обэрн сидел теперь в кресле Джимми Коуфи, расставив колени и положив руки на подлокотники, при этом он похрустывал костяшками пальцев, глядя прямо на Крамера. Его лицо было маской. Он даже не мигал. Крамеру вспомнилась фраза, то и дело попадающаяся в отчетах кураторов негритянских юношей, освобожденных условно-досрочно: «недостаточно эмоционален». По-видимому, это означает, что они лишены обычных человеческих чувств. Не ощущают вины, стыда, угрызений совести, страха, не сочувствуют другим. Но когда Крамеру выпадало самому говорить с этими ребятами, у него возникало ощущение, что дело тут в чем-то другом. Они словно задергивают занавес. Отгораживают тебя от всего скрытого за невозмутимой поверхностью их глаз. Не позволяют ни на восьмушку дюйма понять, что они думают о тебе, о системе власти и о своей собственной жизни. И раньше и теперь Крамер задавался одним и тем же вопросом: кто эти люди? Эти люди, чьи судьбы я решаю каждый день.

Крамер взглянул на Хейдена и сказал:

— Советник!.. — Советник. Он толком не знал, как к этому человеку обращаться. Хейден по телефону уже называл его «Ларри», прямо с первых же слов, но здесь, в этой комнате, он еще никак к Крамеру не обратился, и Крамер не хотел называть его «Сесил», боясь продемонстрировать фамильярность или неуважение к нему перед Роландом. — Советник, вы объяснили своему клиенту, для чего мы все здесь собрались, верно?

— Ну конечно, — откликнулся Хейден. — Он понимает.

Теперь Крамер поглядел на Роланда.

— Мистер Обэрн… — Мистер Обэрн. Мысленно Крамер попросил Мартина и Гольдберга простить его. Обычная процедура: когда помощник окружного прокурора допрашивает подследственного, он всегда начинает с уважительного «мистер» — просто чтобы дело сдвинулось, а уж потом, когда все пойдет нормально, можно называть его прямо по имени. — Мистер Обэрн, я думаю, вы уже знакомы с мистером Торресом. Ему, как помощнику окружного прокурора, поручено вести дело, в связи с которым вы арестованы и по которому обвиняетесь в распространении наркотиков. О'кей? А я веду дело Генри Лэмба. В настоящий момент мы не можем вам ничего обещать, но если вы поможете нам, мы поможем вам. Все очень просто. Но вы должны говорить правду. Абсолютную правду. В противном случае, то есть если вы будете водить всех за нос, добром это для вас не кончится. Вы меня поняли?

Роланд глянул на своего адвоката, Сесила Хейдена, и Хейден слегка кивнул, как бы говоря: «Не беспокойся, все о'кей».

Роланд обернулся к Крамеру и произнес ничего не выражающим голосом:

— Угу.

— О'кей, — сказал Крамер. — Меня интересует, что произошло с Генри Лэмбом в тот вечер, когда он получил травму. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь.

По-прежнему горбясь в кресле Джима Коуфи, Роланд сказал:

— С чего вы хотите, чтобы я начал?

— Ну… с самого начала. Как вы в тот вечер оказались вместе с Генри Лэмбом?

— Я стоял на тротуаре, собирался идти на Сто шестьдесят первую улицу, там такая закусочная есть, «Жареные цыплята по-техасски», и тут вижу, мимо идет Генри. — Роланд замолк.

— Ну-ну, и что дальше? — подбодрил его Крамер.

— Я ему говорю: «Генри, ты куда идешь?» А он говорит: «Иду в закусочную», а я говорю: «Ну так и я туда же». Ну и мы пошли вместе.

— Пошли по какой улице?

— По Брукнеровскому бульвару.

— Генри — это ваш закадычный друг?

Впервые Роланд обнаружил хоть какое-то чувство. Похоже, вопрос его даже позабавил. Уголок рта чуть искривился в улыбке, и он опустил взгляд, словно разговор коснулся щекотливой темы.

— Да ну! Так, просто знакомый. Мы живет рядом.

— Вместе гуляете, да?

Снова ироническое удивление.

— Да ну! Генри вообще почти не гуляет. Он и во двор-то выходит редко.

— Ну, хорошо, — сказал Крамер, — вы вдвоем идете по Брукнеровскому бульвару в закусочную «Жареные цыплята по-техасски». И что дальше?

— Ну, дошли до Хантс-Пойнт авеню и собрались переходить на ту сторону, чтобы идти дальше к этой самой закусочной.

— На ту сторону чего — Хантс-Пойнт авеню или Брукнеровского бульвара?

— Брукнеровского бульвара.

— Стало быть, чтобы всем было все понятно, вы на какой стороне Брукнеровского бульвара — на восточной? И собираетесь переходить на западную?

— Точно. На восточной. И переходим на западную. Я был чуть впереди, сошел на мостовую, машины пропускал, а Генри стоял вот так. — Он махнул рукой вправо. — Так что мне машины видны лучше, чем ему, потому что они подходят оттуда. — Он махнул рукой влево. — Машины ехали все больше посередке, вроде как друг за дружкой, и вдруг вылетает этот автомобиль, хочет обогнать другие машины справа, и вижу, едет прямо на меня. Я отпрыгиваю. А Генри — он, похоже, ничего не видел, пока я не отпрыгнул, а потом слышу негромко так «Тук!» — и вижу, как Генри падает, вот таким манером. — Он произвел вращательное движение указательным пальцем.

— О'кей, что было дальше?

— Потом слышу — скрип. Этот автомобиль тормозит. Первым делом иду к Генри, а он лежит на мостовой, у поребрика, свернулся так клубком на боку и руку вроде к себе прижимает, а я говорю: «Генри, ты ударился?» А он говорит: «По-моему, я руку сломал».

— Он не сказал, что головой ударился?

— Это он мне потом сказал. А когда я там присел над ним, он все талдычил насчет руки. А потом я его повез в больницу, и он рассказал мне, что, когда падал, подставил руки и упал на руку, а потом перекатился и ударился головой.

— Хорошо, вернемся к моменту, когда все это случилось. Ты находишься около Генри Лэмба на мостовой, а автомобиль, который сбил его, резко тормозит. Он остановился?

— Ага. Вижу, стоит чуть дальше на дороге.

— На сколько дальше?

— Не знаю. Может, в сотне футов. Дверца отворяется, и вылезает мужик, белый. Оглядывается. Смотрит прямо на меня и на Генри.

— А вы что делаете?

— Ну, я решил, что этот мужик — ну, в общем, что он остановился потому, что сбил Генри и собирается глянуть, чем он может помочь. А я думаю: э, да он может отвезти Генри в больницу. Ну, в общем, встаю, иду к нему и говорю: «Э! Э! Нам нужна помощь!»