же ей надлежит каяться до конца жизни — и так, чтобы они никогда об этом не узнали. С этим несчастная и возвратилась домой, и вскоре туда же приехал ее сын с невесткой. Молодые люди нежно любили друг друга и жили между собой в дружбе и полном единении, ведь она приходилась ему дочерью, сестрой и женой, а он ей — отцом, братом и мужем. И так они жили всю жизнь, а их бедная мать, поглядев на их счастье, каждый раз уходила потом к себе и заливалась слезами.

— Вот, благородные дамы, как бывает с теми, кто мнит собственными силами и добродетелью победить любовь и природу человека, которую господь наделил столь великою властью. Лучшее, что может сделать человек, — это не тягаться с таким врагом, а, признав слабость свою, обратиться к истинному другу своему, Христу, и сказать ему словами псалмопевца: «Господи, тесно мне, спаси меня!»[349]

— Вот уж поистине необыкновенная история, — сказала Уазиль, — мне кажется, что после этого каждой из нас следует склонить голову и преисполниться страха божия, ибо мы видим, как человек, намереваясь совершить добро, совершает вместо этого столько зла.

— Помните, — сказала Парламанта, — что всякая самоуверенность отдаляет человека от бога.

— Должно быть, только тот и мудр, — добавил Жебюрон, — кто злейшим врагом своим почитает себя самого и кто не доверяет ни воле своей, ни разуму.

— С каким бы добрым намерением это ни делалось, — сказала Лонгарина, — нет таких благих целей, ради которых женщине следовало бы лечь в постель с мужчиной, будь он даже ее самый ближайший родственник: нельзя ведь играть с огнем.

— Скорее всего это была какая-нибудь сумасбродная святоша, которой монахи вбили в голову, что она праведница, — сказала Эннасюита. — Ведь среди францисканцев немало таких, которые хотят нас уверить, что все мы можем стать праведниками, стоит лишь нам этого захотеть, что есть величайшее заблуждение.

— Есть ли такие безумцы, Лонгарина, — сказала Уазиль, — которые в это верят?

— Есть и такие, что идут еще дальше, — ответила Лонгарина, — они внушают себе, что надо приучаться к целомудрию, и чтобы испытать себя, вступают в разговоры с самыми красивыми женщинами, а потом начинают целовать их и гладить, чтобы удостовериться, что их собственная плоть в это время совершенно мертва. А если, упражняясь так, они начинают испытывать волнение, они тут же расстаются с красавицей и обращаются к посту и молитве. Когда же плоть их настолько укрощена, что ни разговоры с женщиной, ни поцелуи их нисколько не трогают, они решаются на самое трудное испытание, которое заключается в том, чтобы лечь с женщиной в постель и обнимать ее, не испытывая при этом ни малейшего вожделения. Но если кому-то одному и удалось в этом положении избежать греха, столько других осрамилось, что архиепископ города Милана, где все это происходило, вынужден был разделить мужчин и женщин[350] и поместить тех и других в особые монастыри.

— Вот уж поистине крайняя степень безумия, — сказал Жебюрон, — стараться без божьей помощи избежать греха и так настойчиво искать случая, который вводит во грех.

— Есть другие, которые поступают как раз напротив, — сказал Сафредан, — они бегут всяческих соблазнов, и тем не менее искушение преследует их повсюду. Святой Иероним[351] и тот, сколько ни бичевал свою плоть и ни уходил в пустыню, должен был все же признать, что не мог избежать огня, который горел в его теле. Вот почему следует вверить себя господу, ибо если господь не поддержит нас, мы непременно споткнемся.

— Но вы не заметили того, что заметил я, — сказал Иркан, — пока мы рассказывали наши истории, монахи там за изгородью опять пропустили мимо ушей колокольный звон, созывавший их к вечерне. Но стоило нам заговорить о боге, как они тут же ушли и сейчас вот звонят второй раз.

— Мы хорошо сделаем, если последуем за ними, — сказала Уазиль, — и возблагодарим господа за то, что мы так весело провели сегодняшний день.

С этими словами все встали и направились в церковь, где благоговейно прослушали вечерню. После чего пошли ужинать, все еще обсуждая только что слышанное и вспоминая многие происшествия, бывшие в их жизни, чтобы решить, какие из них стоят того, чтобы их рассказать. И проведя опять вместе весь вечер, отправились отдыхать в надежде, что наутро они смогут продолжать развлечения, которые были им так приятны. Таким образом окончился третий день.

Конец третьего дня

День пятый

В пятый день беседа идет о добродетели девушек и женщин, которые честь свою ставят выше, чем наслаждение; говорится также и о тех, кто поступает как раз напротив, и о простодушии некоторых иных.

Вступление

Когда настало утро, госпожа Уазиль приготовила для всех пищу духовную, столь благостную, что после нее все почувствовали себя подкрепившимися и телом и духом. Вся компания слушала ее с большим вниманием, и все признали, что ни одно чтение не было столь полезно для них, как это. И услыхав, что пробил последний удар колокола, звавшего к утренней мессе, все отправились в церковь и предались размышлениям о святых истинах, которые они только что слышали. Выслушав мессу и немного погуляв, все сели за стол и обещали друг другу, что день этот они постараются провести еще интереснее, чем предыдущие. А Сафредан сказал, что был бы рад, если бы мост строился еще целый месяц, до того хорошо проходит у них время. Но тамошний аббат торопил с окончанием работ; он вовсе не хотел, чтобы это благородное общество надолго оставалось в монастыре, ибо в присутствии гостей он стеснялся принимать паломниц, которые в обычное время довольно часто наведывались в эту обитель. Когда же после обеда все отдохнули, компания вернулась к своему обычному времяпрепровождению. После того как все расселись на лужайке, Парламанту спросили, кому она предоставит слово.

— Мне кажется, — сказала она, — что Сафредан хорошо начнет сегодняшний день. По его лицу я вижу, что он не собирается заставить нас плакать.

— Благородные дамы, — сказал Сафредан, — вы будете очень жестоки, если не пожалеете францисканца, о котором я собираюсь сейчас говорить. Из историй, которые мы недавно слышали, вы могли заключить, что участницами их являлись бедные женщины, — и монахи, полагая, что с ними легко будет справиться, не испытывали ни малейшего страха. Но для того чтобы все знали, что ослепленные вожделением, люди эти действительно способны потерять и благоразумие и всякий страх, я расскажу вам одну историю, которая произошла во Фландрии.

Новелла сорок первая