И Филипп стал торопливо раздеваться, мысленно готовя себя, всецело уверенный в успехе, да еще каком! Ночь впереди длинная…

Но, обняв куклу, он не почувствовал тепла. Это тело было холодным, а кожа – белой потому, что покрыта инеем. Так показалось Филиппу. Все же он предпринял необходимые действия, чтобы растормошить супругу, заставить ее принять активное участие в любовной игре, но ничего из этого не вышло. Желание в нем не возникало, а кукла, уже встревоженная и вся буквально сжавшаяся в комок, не помогала ему. В конце концов, попробовав и так и этак, Филипп понял, что силы оставили его. Причины он не знал и, теряясь в догадках, принялся нервно шагать от стены к стене, избегая глядеть в сторону супруги. Потом снова лег в постель, но через некоторое время встал и опять принялся вышагивать теперь уже из угла в угол, опустив голову, сжимая кулаки.

Ингеборга, и вовсе утратившая способность шевелиться, со страхом глядела на супруга, думая, что это она виновата: чем-то не угодила ему. Боже, что же теперь будет? Ведь этак не только королевой, а и женщиной не станешь! Вот так вышла замуж… Но почему он ее не хочет? Ведь хотел, она видела! Значит, не может? Но как это может быть, ведь он король, у него была жена, а после нее, несомненно, любовницы. Выходит, виновна она сама. Но в чем же?…

Пока она искала ответа на этот вопрос, Филипп предпринял еще одну попытку, которая снова окончилась неудачей. Сев на постели и мрачно уставившись в одну точку на полу, он долго молчал, затем, разлепив губы, пробормотал:

– Порча… Меня околдовали… Не зря приходила ведьма.

Потом лег и, отвернувшись от супруги, понемногу заснул. Ей оставалось только отвернуться в другую сторону и заплакать.

Утром у дверей опочивальни собрался двор. Фрейлины хихикали, загадочно перешептывались; рыцари улыбались, расправляя усы. Впереди всех королева-мать. Подняла руку, давая знак. Вперед вышел герольд и трижды ударил жезлом в дверь. Молчание. С застывшими улыбками все стояли и смотрели на эту дверь. Она не закрыта, это всем известно. Но за ней ни движения, ни голосов – ничего. Спят? Возможно. Однако время позднее, пора будить, епископ и горожане ждут у собора. Сегодня обряд миропомазания.

И снова Аделаида подала знак. Герольд открыл дверь. Десятки лиц с любопытством заглянули, надеясь увидеть спящую чету и заулыбаться еще шире, но вместо этого лица вытянулись, глаза в удивлении широко раскрылись. Молодожены сидели на брачном ложе, отвернувшись друг от друга; он – с правого края, она – с левого. Король безучастно глядит в окно, девственная супруга его изучает стену, отыскивая на ней места, где отстала штукатурка. На раскрытую дверь оба – ноль внимания. Надо отметить мимоходом, что супруги уже одеты.

– Ваше величество… – пробормотал растерявшийся герольд, глядя на короля.

Филипп повернул голову, отсутствующим взглядом окинул толпу придворных.

– В чем дело?

– Сегодня коронация, – напомнил герольд, – надеюсь, вы не забыли? Согласно вашему же пожеланию…

– Ах да.

Филипп поднялся и молча прошел мимо, ни на кого не глядя. Человек пять бросились за ним следом. Потом встала со своего места, пошатываясь, без малейшей тени улыбки на лице, бледная Ингеборга и так же торопливо, опустив голову, прошмыгнула сквозь расступившуюся толпу. Придворные переглянулись. Непонятный случай! Что-то за всем этим кроется. Какая тайна? Ответ даст постель. Королева-мать ринулась к брачному ложу и сдернула покрывало…

Взорам присутствующих предстала девственная белизна новой простыни…

И все же обряд миропомазания состоялся – согласно желанию короля. Супруге-девице предстояло стать королевой. Филипп долго еще будет помнить об этой своей ошибке. Годы пролетят в безуспешных попытках расторгнуть этот брак и сорвать с головы датчанки корону, которую он так неосмотрительно отдал ей. А пока… весь во власти неотвязных дум, облачившись в красную, отделанную позолотой мантию, он ожидал Ингеборгу у парадного крыльца замка.

– Что случилось, Филипп? – спросил его Герен. – На тебе лица нет.

– Нет? – повернулся к нему король, тщетно пытаясь растянуть губы в улыбке. – Куда же оно подевалось?

– Ты оставил его в опочивальне. Вчера ты выглядел бойким самцом, сегодня похож на убитого горем Эгея, увидевшего черный парус вместо белого.

– Ночь и в самом деле оказалась черной, – рассеянно ответил король.

– Она что, была не девственницей? – спросил Гарт.

– Не знаю, – пожал плечами Филипп, не глядя на него.

Друзья переглянулись.

– Как – не знаю? Ты не спал со своей супругой? Иначе ответ был бы другим.

Филипп повернулся.

– Пойми, Гарт, я не видел Ингеборги. Бесчувственный снежный истукан лежал вместо нее. Его нельзя любить, с ним невозможно спать, его можно только ненавидеть и бояться.

– Бояться? Но ты же глаз с нее не сводил, – возразил Герен. – Так и рвался в бой! Ничего не понимаю. Можешь разумно объяснить нам, что произошло?

– Разве я не объяснил? Статуя лежала рядом со мной, холодная и чужая, как те горы, с которых ледяным ветром ее занесло сюда.

– Что я тебе говорил? – Гарт напустился на Герена. – Ее надменная красота сразу вызвала у меня протест. Что-то неземное в ней, нечеловеческое. Уж не посланница ли она самого дьявола?

Филипп содрогнулся. В памяти всплыла безобразная харя старой ведьмы. Что, если и вправду она послана самим сатаной? Вот почему он не смог с нею совладать. Сам Господь запрещал ему! Но Он же и расколдует, снимет чары с северянки, надо только помолиться Ему, но прежде отвести ее в собор. Миропомазание всегда озарено Духом Божьим, а коли так, то и Он Сам будет там!

– Выходит, ты ее не тронул? – продолжал любопытствовать Герен, любитель посмеяться. – Чем же вы занимались всю ночь? А может, она сама запретила тебе пыхтеть над ней? До миропомазания?

– Тебе бы все шутить, монах, – отозвался Филипп. – А я не смог. Понимаешь, не смог!

– Не печалься, король, – попробовал ободрить его Бильжо. – Подумаешь, невидаль! Каждый из нас когда-нибудь давал промах. Вот я, например. Встретил однажды дочь мясника. Уж как она строила мне глазки, как виляла задом и выставляла напоказ свою мощную грудь! Тут, кажется, и мертвый восстал бы из гроба. Ну, думаю, задам я ей жару! Потащил ее в сарай, она сняла с меня штаны, задрала свое платье, ноги раскинула, а я…

– А ты в это время, надо полагать, мечтал об освобождении Гроба Господня? – с ехидцей ввернул Герен.

– Верите ли, друзья, но я ничего не мог с собой поделать. Тут в атаку идти с обнаженным мечом, а он-то что камень: висит себе в штанах – и ни звука. Вот где злость меня взяла. И ведь не из гипса и не памятник, кожа опять же, как у всех…

– Бедняга Бильжо, – вздохнул Герен. – Вижу ее презрительный взгляд, устремленный на тебя, и слышу шелест платья, которое твоя нимфа водворяет на место. Ей-богу, я бы сгорел со стыда.