Рав Горовиц вздохнул:

– Ваши дети, все равно, будут евреями. Ты окажешься в безопасности. Я уверен, твои родители обрадовались бы, узнав, что ты выходишь замуж по любви. Не беспокойся, за твоей сестрой кто-нибудь съездит, и за Эстер тоже… – Меир находился на пути в Европу. Аарон получил короткую телеграмму от брата, из которой следовало, что Меир пересекает Атлантику, направляясь в Дублин. Аарон не стал интересоваться, почему брат выбрал ехать в Амстердам через Ирландию. Он подозревал, что путь связан с работой Меира.

Будущий муж кузины, в разговоре с Аароном, коротко заметил:

– Регина и малыш останутся в Стокольме, а я поеду в Париж. Вывезу мадемуазель Аржан, и тетю Жанну… – Аарон, было, хотел что-то сказать. Кузен поднял изящную, смуглую ладонь:

– Это сестра моей жены, я связан родственными обязательствами. И ее почти свекровь, тоже моя родня. Я решил, и так оно и будет, – темные глаза упрямо взглянули на Аарона: «Немцы меня не тронут. У меня пока дипломатический иммунитет, мы союзники».

Регина, приподнявшись, посмотрела на часы, на камине светлого мрамора:

– Почти восемь. Надо одеваться, кофе варить. Надо их накормить, перед церемонией. Сегодня все случится… – Регина не боялась. В школе преподавали биологию, к девочкам приходила женщина, врач, на отдельные занятия. У нее, все равно, немного стучало сердце:

– Все будет хорошо, мы любим, друг друга… – накрыв малыша одеялом, она потянулась за халатом.

За дверью раздался какой-то шорох, бронзовая ручка повернулась. Регина провела ладонью по растрепанным кудрям. Дверь скрипнула, девушка успела подумать:

– Как это у Наримуне получается? Он спит на диване, два часа в сутки, и все равно, хоть сейчас, на прием в королевский дворец… – Наримуне обещал Регине приемы. Граф усмехнулся:

– Пока мое прошение об отставке дойдет до Токио, пока его рассмотрит министр, его величество… В общем, – он поцеловал темно-красные губы, – будем шить тебе вечерние платья и покупать ожерелья. Раньше зимы все равно, мы домой не поедем.

– Домой, – Регина стояла, глядя в его темные глаза, – теперь это мой дом. Я выучу язык, быстро. У нас родятся дети, мы останемся на севере, в замке. Будем спокойно жить… – Наримуне поправил ровно лежащий, шелковый галстук.

– Ты только не волнуйся, – тихо сказал граф, – Аарона арестовали, вчера вечером. НКВД, судя по всему.

Когда Аарона арестовывали в Берлине, во время еврейских погромов, два года назад, его не привозили в тюрьму. Он провел ночь в камере предварительного заключения, в полицейском участке Митте, на Александерплац. Утром приехал американский консул, раву Горовицу отдали паспорт, со штампом, аннулирующим визу. В той камере были деревянные нары, матрац, шерстяное одеяло и подушка. Аарон не ложился спать, слушая рев моторов грузовиков, топот сапог по коридору, жалобные голоса людей. Камера была увешана нацистскими плакатами, Аарон старался на них не смотреть.

Здесь, в Девятом Форте, его привели не в камеру, а просто в комнату, похожую на кабинет мелкого чиновника. Стены обклеили дешевыми, бумажными обоями. В беленом потолке горела лампочка, половицы скрипели под ногами. Кроме деревянного, рассохшегося стола, и двух венских стульев, вокруг больше ничего не было.

Аарон знал, что его привезли в Девятый Форт. Советская армия несколько дней, как зашла в город, аресты начались почти сразу, а тюрьма в городе была только одна. Тем более, раву Горовицу никто и не завязывал глаз. С ним вообще обходились очень вежливо.

На квартиру приехал высокий, красивый военный, офицер, судя по петлицам, в сопровождении трех солдат. Он носил мундир из отличной шерсти, и блестящие сапоги. От него пахло сандалом, говорил он на безукоризненном английском языке. Офицер напоминал мистера Кроу, только был выше, вровень раву Горовицу. Каштановые, отлично постриженные волосы, он не покрывал. Фуражку Аарон, потом, увидел на сиденье машины.

Лазоревые глаза искренне посмотрели на Аарона. Визитер попросил называть его господином майором. Он извинился за неожиданное вторжение. Комендатура советских войск, заботясь об иностранцах, находившихся в Литве, проверяла их место пребывания.

– Время такое, мистер Горовиц, – майор блеснул белыми зубами, – Литва мирно, по собственному волеизъявлению, пригласила на свою территорию армию СССР. Тем не менее, мы должны побеспокоиться о гражданах других государств. Здесь много иностранных шпионов, они ловят рыбку в мутной воде. Turbato melius capiuntur flumine pisces, как сказал Овидий, – если бы Аарон не видел пятиконечные звезды на красных петлицах, он бы подумал, что перед ним стоит выпускник Кембриджа.

Пролистав его паспорт, майор поинтересовался причинами, по которым Аарону запретили въезд в Германию. Рав Горовиц объяснил, что произошло это во время еврейских погромов. Гость, сочувственно, покивал, оглядывая скромные комнаты. Он осмотрел мезузу, на двери, потрогал медные, закапанные воском, подсвечники. Аарон, который год, зажигал свечи сам. Он стоял, с коробком спичек в руках, глядя на трепещущие огоньки. Рав Горовиц, вспоминая Габи, закрывал глаза:

– Она зажигала свечи, всегда. Всегда… Мы только несколько месяцев были вместе… – когда он говорил благословение, он слышал не свой голос, а другой, незнакомый, девичий, нежный. Аарону казалось, что рука неизвестной девушки, берет его за ладонь. У нее были длинные, теплые пальцы. Аарон, все время, думал, что сейчас увидит ее. Когда он поднимал веки, все оставалось по-прежнему. Он смотрел на пламя свечей, на пустую, неуютную гостиную, и шел одеваться. Пора было отправляться в синагогу, на службу.

Аарон предложил майору кофе. Офицер повел холеной рукой:

– Мистер Горовиц, мне неудобно вас обременять. Будьте моим гостем. Расскажете о вашей работе, о путешествиях… – паспорт он Аарону не отдал, но пригласил его на переднее сиденье черной, советской машины. Майор сам устроился за рулем. Он кивнул на солдат, сзади:

– К сожалению, пока приходится принимать меры предосторожности, мистер Горовиц. Литва добровольно выбрала советский строй жизни, но есть элементы… – он предложил Аарону русские папиросы, в золотом портсигаре, – противящиеся, нашему движению вперед, по дороге коммунизма… – у майора был низкий, красивый голос.

Аарон успокаивал себя тем, что соседи, во дворе, видели эмку с автоматчиками. Максим собирался прийти ближе к полуночи, с деньгами, вырученными за золото беженцев. Не застав рава Горовица дома, Волк бы, непременно, забеспокоился:

– Наримуне должен утром появиться… – в комнате, не было окна, – они с Региной завтра женятся, я свидетель… – майор напоил его отличным кофе, расспрашивая о работе «Джойнта» в Польше и Литве. Офицер поднялся:

– Я выпишу свидетельство о регистрации, и принесу паспорт, мистер Горовиц… – Аарон едва успел открыть рот, дверь захлопнулась. Ключ повернули в замке, все стихло.

За последние три часа Аарон успел посидеть на обоих стульях, по нескольку раз, посидеть на краю стола, и освежить в памяти страницу Талмуда, которую он сейчас учил. Раскрытый том остался в его кабинете, в синагоге. Аарон подозревал, что не скоро увидит черный, причудливый шрифт.