* * *

На север и на юг, в Кар Свое и в Дурноварию, в Магнис и Силурию — во все стороны полетели вестники. Лугг Вей л пропах кровью и дымом. Многие раненые умирали там, где их сразил меч или копье. Всю ночь слышались жалобные стоны умиравших, а живые жались к кострам и толковали о волках, кравшихся с холмов на ужасное пиршество.

Артур выглядел немного смущенным грандиозной победой. Теперь он, боясь даже себе признаться, превратился в правителя всей южной Британии, ибо не нашлось никого, кто посмел бы выступить против его пусть потрепанной в ужасной битве, но все еще грозной армии. Заботы одолевали его. Надо было переговорить с Тевдриком, послать копьеносцев на границу с саксами, и отчаянно хотелось поскорей донести добрую весть до Гвиневеры. И все это время его окружали просители, клянчившие благосклонности, земель, золота, чинов. Кроме того, Мерлин напоминал ему о Котле, Кунеглас толковал о саксах Эллы, а сам Артур стремился поговорить о Ланселоте и Кайнвин, в то время как Энгус Макайрем требовал своей доли — земель, женщин, золота и рабов из Силурии.

Я просил этой ночью только об одном, и Артур исполнил мое желание.

Он отдал мне Гундлеуса.

Король Силурии укрылся в маленьком приделе большого храма, построенного римлянами. Храм был возведен из камня, и, кроме грубого отверстия над фронтоном для выхода дыма да единственной двери, ведущей во двор конюшни, в нем не было ни одной даже малейшей щели или окошка. Гундлеус попытался ускакать, но его лошадь сразил один из всадников Артура, и теперь, забившись в каменный склеп, словно крыса в нору, король ожидал своей участи. Горстка верных ему силурских копьеносцев охраняла вход в храм, но и они убежали, как только из темноты возникли мои воины.

Только Танабурс еще стоял на страже освещенного пламенем костра храма, он сотворил небольшую призрачную преграду, воткнув две только что отрубленные головы на торчавшие по обе стороны двери шесты. Как только в полутьме засверкали наконечники наших копий, друид поднял посох, увенчанный полумесяцем, и принялся выкрикивать проклятия. Он призывал богов на наши души, и вдруг вопли его оборвались.

Друид онемел, когда услыхал, как Хьюэлбейн с угрожающим царапаньем выдвигается из ножен. При этом звуке он стал вглядываться во тьму и, когда в приближающихся фигурах узнал меня и Нимуэ, заверещал как заяц, попавший в когти дикой кошки. Он знал, что я имею право завладеть его душой, и трусливо юркнул в двери храма. Нимуэ ногой презрительно отбросила шесты с отрубленными головами и вошла вместе со мной внутрь. Она держала обеими руками меч. Мои люди остались ждать снаружи.

Храм когда-то был посвящен некоему римскому богу, но теперь здесь обитали боги бриттов, во имя которых и были сложены у стен горы черепов. Темные провалы мертвых глазниц слепо глядели на два костра, освещавших высокий узкий зал, посреди которого Танабурс сотворил защитный круг из желтых костей. Теперь он стоял в этом кругу, распевая заклинания. Позади него, на фоне дальней стены, в глубине низкого, закапанного почерневшей кровью алтаря стоял с обнаженным мечом Гундлеус.

Танабурс в вышитом одеянии, заляпанном грязью и кровью, выпрямился во весь рост и, потрясая посохом, швырял мне в лицо проклятия. Он проклинал меня водой и огнем, землей и воздухом, камнем и плотью, росой и лунным светом, жизнью и смертью, но ни одно из заклятий не могло преградить мне путь. Я медленно приближался к нему, сопровождаемый Нимуэ, облаченной в когда-то белое, а теперь посеревшее от пыли платье. Танабурс выплюнул последнее проклятие и остервенело сунул посох мне прямо в лицо.

— Твоя мать жива, сакс! — завопил он. — Твоя мать жива, и ее жизнь принадлежит мне. Ты слышишь меня, сакс? — Древнее его лицо, освещенное языками пламени от двух костров, было искривлено зловещей улыбкой, а глаза, в которых играли огненные блики, казались красными и дикими. — Ты слышишь меня? — опять крикнул он. — Душа твоей матери принадлежит мне! Я спаривался с ней, чтобы завладеть ее душой! Мы становились двуспинным зверем, и я пускал ей кровь, чтобы присвоить ее душу. Дотронься до меня, сакс, и душа твоей матери отправится к огнедышащим драконам. Ее раздавит земля, она сгорит в воздухе, захлебнется водой и навсегда будет проклята болью. И не только ее душа, сакс, но и душа каждого живого существа, исторгнутого чреслами этой женщины! Я вылил ее кровь на землю, сакс, и вложил свою силу ей в живот. — Он жутко захохотал и поднял посох к почерневшим балкам потолка. — Дотронься до меня, сакс, и проклятие отнимет у нее жизнь, а вместе с ее жизнью и твою. — Он опустил посох и вновь устремил его острие в меня. — Но стоит тебе отпустить меня, ты и она будете жить.

Я остановился. Черепа не сливались в единый круг заклятия, и все равно от них исходила неведомая пугающая сила. Я ощущал эту отторгающую меня силу, будто чьи-то невидимые крылья взмахами отгоняли меня прочь. Никак не решался я переступить линию круга черепов, ступить во владения богов, разрушить то, чего не в силах был вообразить и понять. Танабурс почувствовал мою неуверенность и торжествующе улыбнулся.

— Твоя мать принадлежит мне, сакс, — уже успокоенно промурлыкал он. — Ее душа, кровь и тело — мои, и это делает и тебя моим, потому что ты был рожден из крови и боли моего тела. — Он взмахнул посохом и рогом полумесяца коснулся моей груди. — Отвести тебя к ней, сакс? Она знает, что ты жив, и лишь два дня пути разделяют вас. — Он зло усмехнулся. — Ты принадлежишь мне, — снова завопил он, — весь мой! Я твоя мать и твой отец, твоя душа и твоя жизнь. Я стянул заклятием чрево твоей матери, и теперь ты мой сын! Спроси ее! — Он махнул посохом в сторону Нимуэ. — Она знает это заклинание.

Нимуэ не вымолвила ни слова. В то время, когда я замер, вперившись в пылающие глаза друида, она не отрывала мрачного взгляда от Гундлеуса. Я не мог заставить себя перешагнуть линию круга, завороженный потоком проклятий, угроз и заклинаний, но вдруг меня захлестнула волна болезненных воспоминаний о той давней и страшной ночи, будто все это произошло только вчера. Я вспомнил крики матери, во мне зазвучали слова ее обращенной к солдатам мольбы пощадить малолетнего сына. Я вспомнил, как смеялись копьеносцы, жестоко избивая ее древками копий, и передо мной возникла фигура хихикающего друида с зайцами и полумесяцем на платье, и в ушах моих загремели косточки, вплетенные в его волосы. Я вспомнил, как он поднял меня и приласкал, сказав, что этот младенец станет прекрасным подарком богам. Снова я переживал то, что чувствовал и видел тогда. Я звал свою мать, которая ничем не могла мне помочь, а меня несли сквозь две линии костров, где приплясывали воины и стонали женщины. Как бы со стороны я видел сейчас Танабурса, державшего меня высоко над головой и медленным шагом приближавшегося к краю ямы — черной пропасти, окруженной кострами, пламя которых высвечивало вымазанное кровью острие палки, торчавшей из тьмы ямы. Воспоминания змеями вползали в душу, и вновь и вновь вставали перед моим взором клочья плоти и кожи, свисавшие с палки, корчившиеся в мучительной агонии тела жертв, брошенных в эту яму смерти. И я вспомнил, как в отчаянии взывал к матери, когда Танабурс поднял мое слабое тельце к звездам и приготовился отдать в жертву своим богам.