Анжелика глубоко вздохнула.

— Как тяжело… — прошептала она. — Куда ни глянешь — всюду одни враги, всюду ненавидящие, завистливые, подозрительные взгляды, всюду угроза.

— Послушайте, может быть, еще не все потеряно, — сказал Дегре. — Фуке предлагает вам почетный выход из положения. Правда, состояния мужа вам не возвратят, но все же вас обеспечат. Чего же вам еще нужно?

— Мне нужен мой муж! — вскакивая, с яростью крикнула Анжелика.

Адвокат с усмешкой посмотрел на нее.

— Вы и впрямь удивительное создание.

— А вы… вы — трус! В душе вы тоже умираете от страха, как и все остальные.

— Да, это верно, для всех этих высокопоставленных особ жизнь несчастного клерка не стоит ни гроша.

— Ну что ж, берегите свою жалкую жизнь, она и впрямь недорого стоит! Берегите ее, чтобы охранять бакалейщиков от воров-приказчиков, чтобы разбирать дрязги алчных наследников. Я не нуждаюсь в вас.

Адвокат молча встал и принялся медленно разворачивать какой-то листок бумаги.

— Вот отчет о моих расходах. Можете убедиться, что я ничего не присвоил.

— Мне безразлично, честный вы или вор.

— Еще один совет.

— Мне больше не нужны ваши советы. Я обращусь за ними к моему зятю.

— Ваш зять предпочитает не вмешиваться в это дело. Он вас приютил и рекомендовал мне, рассчитав, что, если все обернется хорошо, он припишет заслугу себе. Если же нет, он умоет руки, оправдываясь тем, что находится на службе у короля. Вот почему я еще раз советую вам: попытайтесь увидеться с королем.

Низко поклонившись Анжелике, Дегре надел свою выгоревшую шляпу и направился к выходу, но тут же вернулся.

— Если я вам понадоблюсь, вы можете послать за мной в «Три молотка», я бываю там каждый день.

***

Когда адвокат ушел, Анжелике вдруг захотелось заплакать. Теперь она осталась совсем одна. Она чувствовала, что над ней нависает тяжелое грозовое небо, сгущаются набежавшие со всех сторон тучи: уязвленное тщеславие его преосвященства де Фонтенака, страх Фуке и Конде, равнодушие кардинала и — уже совсем рядом — настороженное выжидание зятя и сестры, готовых, едва почуют опасность, выгнать ее из своего дома.

В прихожей ей встретилась Ортанс в белом переднике, повязанном на тощих боках. В доме пахло клубникой и апельсинами. Ведь в сентябре хорошие хозяйки варят варенье. Дело это деликатное и сложное; среди тазов из красной меди и гор колотого сахара металась заплаканная Барба. Три дня все в доме шло кувырком.

Ортанс несла драгоценную голову сахара, когда прямо на нее из кухни выскочил Флоримон, яростно потрясая своей серебряной погремушкой с тремя колокольчиками и двумя хрусталиками.

Этого было достаточно, чтобы разразилась буря.

— Мы не только стеснены, не только скомпрометированы, — завизжала Ортанс,

— но я уже и шагу ступить не могу в собственном доме, чтобы меня не сбили с ног и не оглушили. У меня чудовищная мигрень. И в то время, как я буквально падаю, изнемогаю от домашних забот, госпожа принимает своего адвоката или бегает по городу под предлогом, будто хочет освободить своего ужасного мужа, потерю богатства которого она никак не может пережить.

— Не кричи так громко, — сказала Анжелика. — Я с удовольствием помогу тебе варить варенье. Я знаю великолепные южные рецепты.

Ортанс, не выпуская из рук сахарной головы, гордо выпрямилась, словно трагическая актриса на сцене.

— Никогда! — гневно воскликнула она. — Никогда я не разрешу тебе прикоснуться к еде, которую готовлю своему супругу и своим детям! Я всегда помню, что твой муж — приспешник дьявола, колдун, что он изготовляет яды. И вполне возможно, что и ты с ним заодно. С тех пор как ты здесь, Гастон стал неузнаваем.

— Твой муж? Да я даже не смотрю на него.

— Зато он на тебя смотрит… и гораздо больше, чем следует. Ты сама должна понять, что слишком загостилась у нас. Ведь вначале ты говорила только об одной ночи…

— Поверь мне, я делаю все возможное, чтобы выяснить положение.

— Все твои хлопоты кончатся тем, что ты привлечешь к себе внимание и тебя тоже арестуют.

— Право, не знаю, может, в тюрьме мне будет даже лучше. По крайней мере меня обеспечат бесплатным жильем и не будут попрекать.

— Ты просто не представляешь, что говоришь, милочка, — усмехнулась Ортанс. — Нужно вносить десять су в день, а так как в Париже я единственная твоя родственница, то, конечно, их будут требовать с меня.

— Это не так уж разорительно. И меньше той суммы, что я даю тебе, не считая туалетов и драгоценностей, которые я тебе подарила.

— Но когда у тебя родится еще один ребенок, мне придется вносить тридцать су в день…

Анжелика устало вздохнула.

— Пойдем, Флоримон, — сказала она мальчику. — Ты же видишь, что утомляешь тетю Ортанс. Пары от варенья ударили ей в голову, и она сама не ведает, что несет.

Мальчик засеменил к матери, звеня своей блестящей погремушкой. Это привело Ортанс в полную ярость.

— Вот, полюбуйтесь! — кричала она. — У моих детей никогда не было таких погремушек. Жалуешься, что нет денег, а сама покупаешь сыну такую дорогую игрушку.

— Ему очень хотелось. Да она и не такая уж дорогая. У сына сапожника, что сидит на углу, точно такая же.

— Всем давно известно, что простолюдины не умеют беречь деньги. Они балуют своих детей, но не дают им никакого образования. Прежде чем покупать бесполезные вещи, вспомнила бы, что ты нищая, а у меня нет ни малейшего желания содержать тебя.

— А я и не прошу тебя об этом, — ответила Анжелика, задетая словами сестры. — Как только вернется д'Андижос, я перееду в гостиницу.

Ортанс пожала плечами и с презрительной жалостью рассмеялась.

— Да ты, оказывается, еще глупее, чем я думала. Ты не знаешь ни законов, ни как они применяются. Твой маркиз д'Андижос ничего тебе не привезет.

Мрачное предсказание Ортанс полностью оправдалось. Когда маркиз д'Андижос в сопровождении верного Куасси-Ба явился к Анжелике, он сообщил, что на все имущество графа де Пейрака в Тулузе наложен арест. Он смог раздобыть лишь тысячу ливров, которые ссудили два богатых арендатора де Пейрака, взяв с д'Андижоса клятву сохранить это в тайне.

Большая часть украшений Анжелики, золотая и серебряная посуда, а также почти все ценное, что находилось в Отеле Веселой Науки, включая слитки золота и серебра, были конфискованы и переданы в казну тулузского наместника, а частью увезены в Монпелье.

Д'Андижос выглядел растерянным. От его обычной болтливости и веселого настроения не осталось и следа; боязливо озираясь, он рассказал также, что арест графа де Пейрака вызвал в Тулузе волнения. Прошел слух, будто в этом виноват архиепископ, и толпа, собравшаяся у его дворца, чуть не подняла настоящий бунт. К д'Андижосу явилась делегация капитулов просить его — ни больше ни меньше — возглавить восстание против королевской власти. Маркизу с большим трудом удалось вырваться из Тулузы и уехать в Париж.