Буэнос-Айрес, Аргентина, три года спустя. Барни и Лилиан Гирш прогуливаются ранним вечером у Обелиска на авениде 9-го Июля. Мисс Гирш — преподаватель Лондонского университета, находящаяся в годичном отпуске. Лилиан познакомилась с Барни в Мехико в Музее антропологии, и они понравились друг другу. Они путешествуют вместе уже вторую неделю, встречаются каждый день и получают от общения все больше и больше удовольствия. Друг от друга они совсем не устают.

Лилиан Гирш и Барни прибыли в Буэнос-Айрес лишь во второй половине дня — слишком поздно для посещения Национального музея, где временно была выставлена картина Вермера. Миссия Барни, заключавшаяся в том, чтобы увидеть все творения великого художника, забавляла мисс Гирш, тем более что одержимость ее нового приятеля совершенно не препятствовала приятному времяпрепровождению. Барни уже успел обозреть четверть работ Вермера, но до завершения миссии было еще очень далеко.

Они искали какое-нибудь приятное кафе, позволявшее поесть на воздухе.

Лимузины то и дело подкатывали к «Театро Колон» — великолепной опере Буэнос-Айреса.

Лилиан и Барни задержались немного, чтобы посмотреть на то, как любители оперного искусства входят в здание.

В этот вечер давали «Тамерлана», голоса были великолепными, а валившие на премьеру меломаны стоили того, чтобы на них посмотреть.

— Барни, как ты относишься к опере? Думаю, что тебе понравится. Если пожелаешь вкусить высокого искусства, то весь «харч» оплачиваю я.

Его всегда веселило, когда Лилиан употребляла подобные словечки.

— Если протащишь меня через дебри высокого искусства, то уж на пару баксов я как-нибудь «расколюсь», — ответил ей Барни в тон. — А ты уверена, что нас в таком виде туда пустят?

В этот момент к тротуару с легким шелестом подкатил «Мерседес-Майбах». Швейцар спешно кинулся открывать дверцу темно-синей, с серебром, машины.

Из автомобиля появился невысокий элегантный мужчина во фраке. Он обернулся и протянул руку, чтобы помочь выйти своей даме. При виде женщины по собравшейся у входа толпе пронесся восхищенный шепот. Ее прическа являла собой пла-тиновый, прекрасной формы, шлем, а тело обтягивало мягкое, узкое, цвета коралла, платье под серебрящимся, похожим на морозные узоры тюлем. На шее зелеными брызгами сверкали изумруды. Прежде чем дама и ее эскорт исчезли за дверями театра, Барни успел увидеть ее только мельком через головы толпы.

Мужчину Барни смог рассмотреть лучше. У него был нос с имперской горбинкой — совсем как у Перона, — а гладкие блестящие волосы смахивали на мех выдры. Мужчина нес себя так, что казался выше ростом.

— Барни… Эй, Барни! — сказала Лилиан. — Когда ты придешь в себя, если это вообще произойдет, ответь мне: хочешь ты послушать оперу или нет. В том случае, конечно, если они нас пустят в одеянии дервишей. Я давно хотела сказать «одеяние дервишей», хотя это, может быть, и не совсем…

Барни даже не поинтересовался, кто такие эти «дервиши», и Лилиан на него удивленно покосилась, так как Барни всегда спрашивал буквально обо всем.

— Да, — рассеянно ответил Барни, — и «харч» я сам оплачу.

У него была куча денег. Распоряжался он ими аккуратно, но прижимистым не был. Тем не менее они смогли достать билеты лишь на галерку, где сидели в основном студенты.

Догадываясь, что их места окажутся где-то под стропилами, Барни запасся в вестибюле театральным биноклем.

Огромный зал в архитектурном отношении являлся смесью итальянского ренессанса, греческого и французского стилей. Он сверкал бронзой, позолотой и переливался алым плюшем. Драгоценности на зрителях вспыхивали яркими искрами, наподобие фотовспышек во время финального матча.

До начала увертюры Лилиан шепотом на ухо успела пересказать Барни либретто оперы. Еще не погас свет, чтобы погрузить во тьму их дешевые места, а Барни нашел среди зрителей платиновую блондинку и ее эскорт. Раздвинув золотистые гардины, они входили в свою похожую на бонбоньерку ложу чуть сбоку от сцены. Когда она занимала место, изумруды на ее шее в свете люстр сверкали яркими искрами.

Когда дама входила в оперу, Барни видел ее в профиль справа. Теперь он получил возможность рассмотреть женщину и с левой стороны.

Студенты — ветераны галерки — запаслись самыми разнообразными зрительными приборами. У одного из них оказалась мощная подзорная труба — такая длинная, что все время лохматила волосы впереди сидящего человека. Барни на время поменял бинокль на трубу, чтобы получше рассмотреть парочку в отдаленной ложе. Поле зрения трубы было очень узким, и он не сразу нашел ложу, но когда нашел, пара оказалась на удивление близко.

На щеке женщины виднелась мушка. Она темнела на том месте, которое французы называют «Отвага». Женщина обежала взглядом зал, включая то место, где сидели Барни и Лилиан. Она казалась возбужденной, но тем не менее мастерски контролировала свою мимику и движение губ. Склонившись к мужчине, дама что-то прошептала ему на ухо, после чего они оба рассмеялись. Она положила ладонь на его руку, чуть прихватив большой палец.

— Старлинг, — пробормотал Барни себе под нос.

— Что? — шепотом переспросила Лилиан.

Барни лишь с большим трудом удавалось следить за развитием действия в первом акте оперы. Когда в антракте зажглись огни, он снова обратил свой зрительный прибор на ложу. Мужчина снял высокий бокал шампанского с подноса в руках официанта, передал бокал даме и взял вино для себя. Барни сосредоточил все внимание на лице джентльмена и на форме его ушей.

Затем он изучил руки женщины по всей их длине. У дамы были обнаженные, без всяких отметин и с хорошо развитой мускулатурой руки — у Барни на этот счет глаз был хорошо наметан.

Пока бывший медбрат смотрел, джентльмен обратил лицо в ту сторону, где сидели Барни и Лилиан. Затем джентльмен поднес к глазам театральный бинокль, и Барни был готов поклясться, что линзы бинокля смотрят прямо на него. Он поднял программку на уровень лица и вжался в кресло, пытаясь казаться примерно одного роста с окружающей его публикой.

— Лилиан, — прошептал он, — я прошу тебя об огромной услуге.

— Хм… — ответила она. — Если ты просишь у меня то, что обычно, то я, прежде чем согласиться, должна твою мольбу хотя бы услышать.

— Мы уходим, как только погасят свет, и сегодня же летим в Рио. Ничего не спрашивай.

Вермер в Буэнос-Айресе остался единственным Вермером, которого Барни так и не смог увидеть.

Стоит ли нам следить за красивой парой после того, как она покинет оперу? Ну хорошо… Однако будем вести себя крайне осторожно.

На переломе тысячелетий весь Буэнос-Айрес находится во власти танго, и в нем пульсирует ночная жизнь. Стекла окон «мерседеса» опущены, чтобы открыть путь доносящейся из дансингов и клубов музыке. Машина мягко катится по району Реколета в направлении авениды Альвеар, а затем исчезает во дворе изумительного дома в стиле боз-арт неподалеку от здания французского посольства.