– Знаешь, Максуд, – негромко сказал Пришедший-с-небес, и от неожиданности Максуд вздрогнул, – чем дольше я здесь, тем сильнее во мне чувство, что этот мир… – он вздохнул и помассировал зажмуренные веки, будто не верил в то, что находилось сейчас перед ним, – этот мир – лишь тень, отброшенная иным, настоящим миром – действительно реальным, живым, освещённым и согретым любовью Создателя. Такой вот менетекел…

Максуд взглянул на Пришедшего-с-небес – тот стоял вполоборота: обострившийся нос, покрасневшие глаза… А в глазах – одержимость? сомнение? тревога? Всё сразу? Кто его разберёт, странного этого чужака… Максуд хмыкнул.

– Ты очень верно подметил, Пришедший, уловил самую суть. Всё здесь и в самом деле такое – отброшенное, отринутое… Скажу по своему опыту (и твоими же – справедливыми, чёрт возьми! – словами), сколько живёшь здесь, столько и понимаешь: этот мир – тень. И сам ты – одна из теней. Но, знаешь что… Можно ли винить людей за то, что они такие? Ведь если всё так, как ты сказал, то разве люди виноваты, что их отделили от света, лишили Его любви? И… вот что ещё… – Максуд нахмурился. – Ты рассказывал историю о жадном торговце, помнишь? И я видел, как люди слушали тебя. Я видел, как они передают твои слова: бережно, словно воду в ладонях, всё дальше и дальше – для тех, кому не досталось места у самого источника… И я вот не пойму теперь… – он сжал и разжал зубы, будто не уверен был, стоит ли говорить дальше, – значит ли это, что не всё ещё потеряно для них? Если тянутся они… мы… к свету? Однако же если всё, что я видел и пережил, просто вопит об обратном, то… то в чём я ошибся?! Или ошибка кроется в том, что я рассматриваю проблему с неверного, может даже прямо противоположного, ракурса?! Или верная точка зрения вообще недоступна для меня?! М-м-м… – Максуд с гримасой боли растёр лицо и лоб: от этих головоломных вопросов и вправду начинала раскалываться голова. – Что-то я совсем запутался, Пришедший…

Пришедший-с-небес не глядя похлопал Максуда по плечу. Хотел вроде что-то сказать – промолчал.

Максуд же, напротив, не сдерживал себя – должен был выпустить накипевшее, иначе бедная его черепушка грозила окончательно лопнуть:

– Я не могу отделаться от мысли, Пришедший, что если и существуют добро, справедливость, истина – то не для нас, и потому наше стремление к свету – тщетно, поскольку не имеет под собой никакой реальной основы. К чему терять время и силы? Наши дороги ведут в никуда, Лётчик!

И он выдохнул, опустошённый.

– Дороги в ни-ку-да-а… – повторил Пришедший-с-небес протяжно, щурясь на грунтовую ленту, в петле которой запутался удалявшийся караван повозок. – «Пути людские… Кто ведает их? Куда устремляются они и чем заканчиваются? Тот только ведает конец, кто ведает начало!» Хм-м… Ты не находишь реальной основы, дружище? Что ж… здесь ты её и не найдёшь. Этот мир способна спасти только вера. «Имеющие веру берутся Мною идти по тонкому волосу, как по прямоезжему тракту, что ведёт в единственном направлении – истинном. Другие же, пребывающие в безверии, оставляются блуждать в обширнейшей пустыне, где доступны им все направления, но нет ни единой прямой тропинки, ни единого верного пути. Отпускаю же по начинаниям сердец их, пусть же идут в начинаниях своих». Это всё цитаты, Максуд. Неточные, правда, – дословно, к сожалению, не помню. Как тебе? Впечатляет?

– Ещё Бахрам, ушлый пройдоха, своим намётанным глазом подметил, что у тебя талант рассказывать сказки.

– Сказки… Тень убережётся от ввержения в окончательную, беспросветную тьму лишь сказкой о свете – сияющем где-то, недоступном, не достижимом никогда-никогда свете. Такой вот парадокс…

Дадаши приплелись, наконец, унылой гурьбой, и Пришедший-с-небес повернулся к ним.

– Спингуль… – Дилшэд смотрел виновато. – Она ногу повредила…

Понурая, девчонка действительно прихрамывала, опираясь на плечо своего именодателя.

– Я могу идти, – упрямо пробубнила она, хмуря брови.

Пришедший-с-небес посмотрел на Спингуль, на её запылённую стопу, выглядывавшую из-под нищенских отрепьев (пальцы поджались под его взглядом), глянул в небо…

– Тогда пройдём ещё сколько получится – до ночи не так далеко – и там уже сделаем привал.

– Да уж, здесь действительно не стоит задерживаться, – Рост покосился на верзил-охранников возле сараев – те вовсю буравили взглядами столпившихся путников, будто собирались проглядеть их насмерть. – Ты уж потерпи ещё малость, сестричка.

– Но… – хотел было возразить Дилшэд, однако Спингуль сильнее сжала его плечо, и он, глянув на неё, только вздохнул.

Пришедший-с-небес кивнул и двинулся вперёд, стараясь сдерживать шаг. Дадаши тронулись следом.

Максуд постоял ещё немного, глядя на каменистый склон и петлявшую по нему безводным речным руслом дорогу: собирая редкие тропинки-ручьи, она убегала далеко-далеко, прямо к морщинившейся волнами живой пустыне океана… Слова Пришедшего-с-небес ещё звучали в голове эхом, наслаиваясь отражение на отражение, и, должно быть, именно по этой причине дороги, пустыни, тени – все, наполнившие сознание Максуда, образы и смыслы спутались, взбаламученные беспокоящими отзвуками, смешались, вращаясь… Максуда замутило. Перед глазами проплыли облизанные языками щебневых россыпей холмы – голые и безжизненные, как потерявшие давно истлевшую плоть макушки погребённых под серой бесплодной землёй черепов… И узоры на шкуре холмистой пустыни: линии, петли, спирали – целые лабиринты, по которым блуждать и блуждать бесконечно… И цепочки камней, совсем небольших – чуть больше кулака, – тот пунктир, который и образовывал линии и петли узоров… Сами эти обломки скальной породы трудноразличимы, серые на сером, – но так удобно идти, ступая по отброшенным ими теням: шаг, и шаг, и ещё один… и ещё… И ещё…

Максуд вполне мог бы заблудиться в этих странных (невзаправдашних – и в то же время обладающих загадочной властью!) лабиринтах, просуществуй они немного дольше, – но образы накатили, отступили и исчезли – впитались во всепоглощающую плоть реальности, как вода уходит в песок. Максуд потряс головой и сделал глубокий вдох, прогоняя невесть отчего возникшую слабость в мышцах: топать на самом-то деле предстоит ещё не так уж и мало – надо собраться, взять себя в руки…

***

Однажды далеко впереди показалось похожее на свалку битой посуды нагромождение построек: несуразный и неряшливый город-руина рассыпался по склону Горы до самого океана и разросся там, накрыв своей лопнувшей трещинами улиц опухолью обширную часть побережья. Прорывая завесу дымов и испарений, из этой груды жилищ выпрастывал руку мыс, вознося над хаосом форм правильное кубическое сооружение, своим цветом – подмокшей соли – разительно отличавшееся от скудной палитры глухих желтовато-серых и бурых оттенков города, как пена отличается от