– Все больные в той или иной мере находятся в угнетенном состоянии. Болеть вообще плохо. А тут еще – госпитализация, сутки в коридоре... Да в травме два часа полежишь в коридоре, потом две недели в себя приходить будешь! Я тебя понимаю...

– Ты меня совсем не понимаешь, Вова. – Полянский выпятил нижнюю губу и покачал головой, изображая одновременно и недоумение, и сожаление. – Дело не во мне, а в этом месте. Месте, которое буквально пропитано страданием. Месте, которое не пахнет смертью, а дышит ею...

– Игорь, а почему бы тебе не попробовать писать книги в духе Стивена Кинга или Дина Кунца? – Данилов, не понимавший, с чего это Полянский так взъелся на Склиф, попытался обратить разговор в шутку, а то и увести в сторону. – В тебе проглядывается недюжинный литературный талант. Все равно дома скучаешь, попробовал бы, вдруг получится.

– Я говорю серьезно, – обиделся Полянский. – И не надо со мной, как с идиотом. Просто хотел сказать, что Склиф – очень мрачное, даже зловещее место. Неприятное. Попадаешь туда, и сердце сразу сжимается. Ты не поверишь, когда домой возвращался, как только отъехал от Склифа на сто метров, так сразу все вокруг изменилось. Мир стал другим, обычным, а не мрачно серым. Ты не обижайся, Вова, может, ты там стал уже патриотом своего Склифа... Я просто делюсь впечатлениями. Понимаю, что приятных больниц в природе не существует, но из всех, где мне доводилось бывать, Склиф – самое гнусное место. Вспоминаю сейчас, он ведь и в студенческие годы меня угнетал, точно так же, как институт онкологии...

Пока Полянский разглагольствовал, Данилов успел съесть еще одно яблоко. Он съел бы и третье, яблоки были сладкими и вкусными, но сравнение института имени Склифосовского с институтом онкологии показалось ему некорректным. Захотелось аргументированно возразить, что Данилов и сделал:

– Ты передергиваешь, Игорь! Институт онкологии – мрачное место, в этом я с тобой полностью согласен. Специфика онкологии как таковой накладывает свой отпечаток. Но в Склифе все не так, у нас по-другому! К нам привозят битых, обожженных, резаных, отравленных, простреленных, умирающих, а мы их лечим и большинство, подавляющее большинство возвращается к жизни! К прежней, более-менее полноценной жизни. Ты пойми, Игорь, в Склифе нет безысходности...

– У кого-то есть, у кого-то нет, речь не об этом. Я имел в виду то впечатление, которое Склиф произвел на меня. Не хотел тебя обидеть...

– Да об этом и речи нет!

– ...просто поделился впечатлением. Несмотря на то, что лежал я в условиях, близких к идеальным. Маленькая палата, приятный сосед, чудесная доктор Ольга Николаевна. Увидишь – привет от меня передавай. Но хватит о впечатлениях, давай лучше поговорим о тебе. Сам-то ты доволен? Какие у тебя перспективы? Как тебе работается? А то в прошлый раз мы толком не поговорили...

«Прошлый раз» был тогда, когда Данилов после дежурства привозил Полянскому больничный лист и выписку. Данилов был устал и сердит, Полянский плохо выспался (надо же – отвык человек спать дома, в уютной тишине, кому расскажешь – не поверят), и потому общение было сведено к сорокаминутному минимуму, и то большую часть этого времени тараторила, не умолкая, Катя.

– Я доволен, – ответил Данилов, – пока все нормально, а когда перейду в отделение, будет еще лучше...

Служебные романы обычно хорошо заканчиваются только в кино. В жизни они заканчиваются не совсем хорошо. В подавляющем большинстве случаев. Или служебный роман угасает сам собой. А когда рвутся нити, связывавшие два любящих сердца, это, согласитесь, весьма и весьма печально. Или же он обернется огромными неприятностями. Глобальными, так сказать, геморроями.

Это в единственном числе геморрой – болезнь, во множественном – крупные, подчас неразрешимые проблемы. Из личных они переходят в разряд рабочих, а могут зайти совсем далеко. Это уж как фишка ляжет...

Роман анестезиолога Погудинского и медсестры гастроэнтерологического отделения Шметьковой имел шансы закончиться самым наилучшим образом, то есть свадьбой. Молоды, свободны, любят друг друга... Красота! Если это не назвать счастьем, то что тогда вообще можно так назвать?

Шметькова была младше на три года, ниже ростом и не имела высшего образования. Но эти обстоятельства не мешали ей верховодить. Держать своего кавалера в ежовых рукавицах, заставлять исполнять все свои желания и вообще помыкать им как вздумается. Погудинский нисколько не возражал, напротив – подчинялся с удовольствием, находя в том особую, изысканную прелесть. В общем, все у них было хорошо, настолько, что другие медсестры из гастроэнтерологии прозвали Шметькову «докторшей», намекая на грядущее изменение семейного положения. Дело не шло к свадьбе – оно катилось к ней на всех парах. Чуть ли не со дня на день влюбленные собирались подавать заявление в загс...

От намерений до их осуществления иногда бывает очень далеко. В один день (назвать его «прекрасным» язык не поворачивается) Шметькова сообщила Погудинскому, что она вдруг прозрела и осознала, что не любит его, а всего лишь испытывает дружеские чувства. Раньше заблуждалась, принимала чисто человеческий интерес вкупе с сексуальной совместимостью за любовь, а сейчас поняла, что это совсем не любовь. И вообще, любит она совершенно другого человека, не имеющего никакого отношения ни к Склифу в частности, ни к медицине в целом. Он лежал в гастроэнтерологии, они познакомились и так далее...

Доктор Погудинский страдал, негодовал, уговаривал, призывал, обзывал, снова уговаривал, иногда даже умолял, но его пассия (теперь уже бывшая) стояла на своем. Любовь прошла, увяли хризантемы, и пути их разошлись в разные стороны навсегда.

Погудинский настаивал, он вообще славился среди коллег своим упрямством. Порой чрезмерным. «А мы постоим да на своем настоим» – была его любимая присказка. Добавьте к упрямству повышенную эмоциональность, и вы получите гремучую смесь, достойную внимания Шекспира.

Великий английский драматург давно умер, но темы, могущие лечь в основу его творений, все никак не иссякнут...

За пару недель, переполненных бурными объяснениями, влюбленный анестезиолог изрядно надоел Шметьковой. И в самом деле – нельзя же постоянно талдычить одно и то же, да еще выслушивать в ответ упреки вперемешку с мольбами. Она начала грубить, но грубость не могла образумить Погудинского. В каждое дежурство Шметьковой он по нескольку раз появлялся в гастроэнтерологии и устраивал на потеху персоналу и окружающим «показательные выступления».

Поняв, что пока в Склифе работает Погудинский, покоя ей не будет, Шметькова быстро нашла себе место в другом стационаре (медсестры везде нужны) и подала заявление об уходе. Она хотела уйти сразу же, в день подачи заявления, но не отпустила старшая сестра отделения.

– Ирочка, я тебя прекрасно понимаю, – сказала старшая, – но и ты меня пойми. Кому я отдам твои дежурства? А по одной никто из девочек дежурить не согласится, у нас тяжелое отделение. Отработай две недели, как по закону положено, дай спокойно замену подыскать...