зачем тот по ночам ногами шаркает – ходит над его комнатой.

А ученый, может быть, не может иначе ученые труды придумывать. Может быть, он должен ходить.

Вот ученый подходит тогда до этого Краюшкина и говорит:

– Так и так. Вы, – говорит, – милостивый государь, всех жильцов в доме пугаете, ко всем липнете и всех задираете. А если у вас наблюдается такой хамский характер, то вы должны от него лечиться, а не зря кирпичиться.

Краюшкин говорит:

– То есть как это лечиться?

Профессор говорит:

– Так и так. Вы, – говорит, – напущаете разные элементы на свой характер, но, промежду прочим, у человека нету никакого характера, а человек – это есть, по последним научным данным, восемнадцать фунтов угля, сорок шесть золотников соли, три фунта картофельной муки и определенное количество жидкости. И, может, у вас в характере картофельной муки не хватает, вот вы и волнуетесь.

Тут, значит, после этих слов Краюшкин смертельно побледнел и плюнул профессору на воротник. Прошло после этого факта полгода. Однажды Краюшкин собрался и пошел к врачу. Осмотрел врач этого Краюшкина со всех сторон и говорит:

– Так и так. Нервы, – говорит, – у вас действительно худые по причине глистов. Надо вытравить всех глистов, и тогда ваш характер снова засияет.

Начал, конечно, Краюшкин лечиться, пил какую-то сплошную зеленую дрянь и вскоре поправился. Стал такой довольно полный, морда сочная, глаза блестят. По двору ходит веселенький, со всеми здоровается. Никого не трогает. Стенную газету не срывает. С женой, опять же, помирился. К профессору недавно тоже зашел с визитом – извинился за бывший плевок.

Профессор говорит:

– Так и так. Я вам завсегда говорил, что человек – это восемнадцать фунтов углей, соли известное количество и картофельная мука. И никаких таких лишних характеров у человека не наблюдается.

На этом все дело и кончилось.

А теперь вот, после этого научного факта, другой раз идешь с какой-нибудь девицей, а она, например, чего-нибудь такое вкручивает, мол, что-то у меня сегодня, Василь Василич, настроение грустное. Хризантем, например, хочется.

А я про себя думаю: «Знаю. Вкручивай. Может, белков не хватает или объелась чем-нибудь».

Черт побери, как все просто на свете!

И зачем я об этом узнал? Может, как раз от этого мне теперь жить скучно.

Жулик

Вот опять подходит Рождество. Этот зимний праздник, как его остроумно называют в газетах.

А только этот зимний праздник идеологически мало выдержан, так что много говорить о нем не приходится. Тем более не приходится писать разные святочные рассказы.

И дозвольте, заместо этой невыдержанной продукции, рассказать про один случай, развернувшийся на фоне нашей тяжелой индустрии.

Случай этот даже можно назвать рождественским, потому что произошел он за несколько дней до Рождества. Во время получки жалованья за вторую половину декабря.

Так вот я и говорю. Начал народ подходить до кассы. Получать жалованье.

Подошла до кассы и наша дневная сторожиха Максимова, Софья Ивановна.

Подошла она до кассы, развернула, конечно, ведомость, и вдруг раздался отчаянный ее крик и вопль.

Кассир, значит, говорит:

– Если, – говорит, – крики будут продолжаться, то, – говорит, – я сейчас закрою свою лавочку и не стану деньги выдавать. У меня, – говорит, – от криков руки трясутся, и я, – говорит, – могу просчитаться.

Максимова говорит:

– Так что невозможно было не кричать. Я, – говорит, – еще не получала жалованья, а тут, – говорит, – в моей клетке уже какая-то бродяга рукой расписалась.

Кассир говорит:

– Тогда отходи в сторону. Я, – говорит, – тебе не могу вторично кредиты открывать.

Конечное дело, Максимова испугалась. Главное, дело к празднику. Покупать надо. А тут такое препятствие.

Подняла, конечно, Максимова ураганный крик.

– Это, – кричит, – ну форменное недоразумение. Я, – говорит, – не получала еще денег.

Начал кассир ведомость глядеть.

– Нету, – говорит, – никакого недоразумения. И подпись, – говорит, – правильная – Максимова. Отходи в сторону.

Тут Максимова обратно подняла ураганный крик.

– Это, – говорит, – жульничество. Я, – говорит, – если хотите знать, неграмотная, и хотя фамилию в ведомости находить умею, но, – говорит, – писать совершенно не знаю. И, – говорит, – в силу этого не могла свою фамилию выводить.

Тут народ начал подтверждать, дескать, Максимова действительно неграмотная бабочка и пущай выдадут ей, чего полагается.

Кассир говорит:

– Это, – говорит, – ну чистое безобразие. Каждый месяц ктой-то упражняется и получает на разные имена. Пущай заведующий согласится, и тогда я выдам. Мое дело десятое.

Заведующий не был бюрократом. Он посмотрел ведомость и говорит:

– Выдать.

Тут Максимовой и выдали два новеньких червонца, две трешки и медный пятачок.

Максимова просияла и домой пошла.

А народ у кассы долго смеялся.

– Вот, – говорит, – довольно редкий случай, когда неграмотность пригодилась.

А жулика, между прочим, так и не нашли.

Неприятная история

Это было давно. Кажись, что в 1924 году. Одним словом, когда нэп развернулся во всем своем пышном объеме.

Нэп-то, можно сказать, ни при чем. А тут просто говорится про одну смешную московскую историю.

Эта история развернулась на почве страха перед некоторыми обстоятельствами. Ну да сами увидите, в чем дело.

Так вот, произошло это событие в Москве. Как раз на квартире Зусева, Егор Митрофаныча. Может, знаете такого московского товарища. Лицо свободной профессии.

Он как-то в субботу у себя вечеринку устроил. Без всякой причины. Просто так, слегка повеселиться.

Народ собрался, конечно, молодой, горячий. Все, так сказать, молодые, начинающие умы.

И не успели, можно сказать, собраться, как сразу у них энергичные споры поднялись, разговоры, дискуссии.

И как-то так случилось, что разговор вскоре перекинулся на крупные политические события.

Один гость что-то сказал насчет книжки товарища Троцкого. Другой поддержал. Третий говорит: это вообще троцкизм.

Четвертый говорит:

– Да, – говорит, – это так, но, может быть, и не так. И вообще, – говорит, – еще неизвестно, как товарищ Троцкий понимает это слово – троцкизм.

Вдруг один из гостей – женщина, товарищ Анна Сидорова, побледнела и говорит:

– Товарищи! Давайте сейчас позвоним товарищу Троцкому, а? И спросим его.

Тут среди гостей тишина наступила. Все в одно мгновенье посмотрели на телефон.

Товарищ Сидорова побледнела еще сильней и говорит:

– Вызовем, например, Кремль… Попросим к аппарату товарища Льва Троцкого и чего-нибудь его спросим.

Поднялись крики, гул.

– Верно, говорят. В самом деле… Правильно!.. Позвоним и спросим… Дескать, так и так, Лев Давыдович…

Тут один энергичный товарищ, Митрохин, подходит к аппарату твердой походкой и говорит:

– Я сейчас вызову.

Снимает трубку и говорит:

– Будьте любезны… Кремль…

Гости затаили дыхание и встали полукругом у аппарата. Товарищ Анна Сидорова сделалась совсем белая, как бумага, и пошла на кухню освежиться.

Жильцы, конечно, со