– Я сделаю то же, только бесшумно, – шепнул в ответ Мартин, выразительно хлопнув себя по карману.

Вероятно, о том же подумал и Стил: с такой лютой ненавистью впивались в Этьена его глаза.

– Мне очень интересно, у кого это возникла мысль о моем потенциальном предательстве, – невозмутимо заметил Этьен.

– У меня, – сказал Зернов.

– И у меня, – прибавил я.

– Почему?

– Потому что мы знаем вас до Начала: вы утратили память, а мы – нет. Вы всегда были предателем – должно быть, это у вас в крови. – Я говорил, уже не различая Этьена-здешнего от Этьена-земного. – Вы предали гестапо даже любимую женщину, а когда не удавалось предательство и вас били по щекам, как мальчишку, вы только холуйски кланялись: хорошо, мсье, будет сделано, мсье…

Этьена не заинтересовало слово «гестапо», наверняка ему незнакомое, он пропустил мимо ушей и «любимую женщину». Он только спросил:

– Когда это было?

– Больше четверти века назад.

– Где?

– В Сен-Дизье.

Нашу дуэль слушали в абсолютном молчании, только у Зернова блуждала на губах знакомая ироническая улыбка: казалось, что мой экспромт доставлял ему удовольствие.

– Сен-Дизье… Сен-Дизье… – повторил Этьен, мучительно наморщив лоб, и вдруг воскликнул громко и радостно: – Вспомнил!

И даже с каким-то облегчением, словно прошла терзавшая его боль, уверенно повторил:

– Теперь вспомнил. Хорошо. Все. Спасибо.

Никто не ответил. Я стоял пораженный, не зная, что сказать и нужно ли говорить: может быть, самое важное уже сказано?

– По-моему, здесь же, в «Омоне»… совсем недавно я опять встретил ее. Я не мог жить больше…

Боюсь, что Стил и Фляш ничего не поняли: я поймал удивленный взгляд, которым они обменялись. Томпсон молчал непроницаемо, словно все сказанное Этьеном его ничуть не поразило.

– Вы хотите, чтобы я сам все кончил? – спросил Этьен, обращаясь только ко мне.

И я ответил:

– Вы угадали.

Я вынул пистолет, высыпал на руку все патроны, оставив один-единственный, спустил предохранитель и сказал присутствовавшим:

– Выходите.

Все поняли и молча вышли один за другим. Только Мартин шепнул мне на ухо:

– Я останусь у двери, ладно?

Этьен сидел, положив голову на руки, – о чем думал он в эту минуту? О прошлом своего земного аналога или о смерти, которая избавит его от мук возвращенной памяти? Я тихо положил на стол пистолет и сказал:

– Здесь только один патрон. Не трусьте. Иначе все будет противней и дольше.

И ушел. Мартин остался стоять у двери.

Потом раздался выстрел.

Мартин нашел нас в комнатах наверху: выстрел мы слышали и не сомневались. Но он все-таки сказал:

– Не промахнулся. Жаль только, что не оставил записки.

– Ассоциативная память, – повторил Зернов, но то, что он произнес дальше, буквально заставило меня вздрогнуть. – Этьен возник здесь биологически тот же, со всем объемом своей земной памяти. Лишь отдельные участки ее были заблокированы. Я думаю, блокада не была постоянной, что-то ослабляло ее – время или воздействие внешней среды. «Память возвращается», – любит говорить Фляш, только механизм этого возвращения нам неизвестен. Неразгаданная тайна мозга. Таких тайн много: как возникает воспоминание, что его вызывает, почему в одном случае возникают у человека слуховые, в другом – зрительные образы? Я не специалист, но специалисты высказывают предположение, что на височных долях больших полушарий нашего мозга находятся участки, связанные каким-то образом с механизмом воспоминания. Под действием очень слабых электрических импульсов на эти участки человек вспоминал давно забытое, причем всегда одно и то же, если воздействию подвергались одни и те же участки. Может быть, в данном случае роль электрического импульса сыграла цепочка ассоциации? Одно слово – и эта цепочка освободила заблокированные участки. Помните радость, какой осветилось его лицо, когда Анохин назвал Сен-Дизье? «Вспомнил, – сказал Этьен, – я все вспомнил».

– А что такое Сен-Дизье? – спросил Фляш.

– Городок во Франции, где Этьен, или, вернее, его земной аналог, работал портье во время войны. Там он стал предателем, не по доброй воле, конечно: душевная слабинка, трусость, унижение – мало ли что толкает человека на подлость? А конфликт с совестью, если есть эта совесть, редко проходит бесследно. Воспоминание всегда мучительно.

– Так чему же он обрадовался?

– Тому, что освободилась память. Вы радовались, когда воспоминание о Второй мировой войне подсказало вам многое из забытого. А у вас убили сына. И все же блокада памяти тяжелее воспоминаний.

– Но это не его память.

– Он не мог отделить себя от земного Этьена. Механизм идентичной памяти толкал обоих к самоубийству. Кроме того, у здешнего не было выхода. Он знал, что его ожидает.

– А когда я узнал, что все то новое или, вернее, старое, что подсказывает мне память, – это не моя память, что мое, пусть забытое, прошлое – не мое прошлое, стало невыносимо горько, – вздохнул Фляш. – Не улыбайтесь: вам просто этого не понять. Родиться взрослым с чужой памятью, чужим опытом, информацией, как вы говорите, не тобой накопленной, а списанной с чужих шпаргалок! И опять чушь. Не было у нас шпаргалок – сразу родились обученными. Как у вас такие называются? Андроиды, киберы, роботы?

Я слушал этот разговор с подавленным чувством удивления и жалости. Кто мог рассказать этим моделям об их повторном существовании? Неужели Борис? Зачем?

Мое недоумение разрешил Томпсон.

– Я читаю удивление в глазах нашего лжеполицейского, – засмеялся он. – Должно быть, он все еще полагает, что мы поверили сочиненной вами легенде. Мы не столь наивны, мой друг. Вашу газету мы зачитали до дыр, но чем больше читали, тем труднее верилось в то, что наш мир оторвался от вашего. Космическая катастрофа? Возможно. Но почему на шестнадцати страницах газеты мы не нашли даже упоминания о такой катастрофе? А ведь вместе с ней исчез огромный город и более миллиона жителей. Какие предположения вызвало это исчезновение, как оно отразилось на жизни оставшихся? Ни одного слова, ни одного намека. И где находился у вас этот исчезнувший город, в какой стране, на каком континенте? Во Франции? Но в нем говорят на двух языках. В Канаде? Я задал несколько наводящих вопросов Борису и выяснил, что никакого Парижа в Канаде нет. А в вашей парижской газете я нашел названия наших улиц и наших отелей. И даже снимок Триумфальной арки и гранитных парапетов наших набережных. И нашел еще кое-что, окончательно разбившее вашу легенду, – заметку о звездах какого-то любителя астрономии и карту звездного неба обоих полушарий с пунктирным маршрутом искусственного спутника. Последнее я не понял, но в небе и звездах разобрался. Другое небо, другие звезды.