– Береги-ись!!!

И на Сорокина обрушилась… ледяная Сунгари! Нет – Иртыш! Весь Северный полюс! Сорокина шибануло током, обожгло льдом, его спина разорвалась вдоль позвоночника и выпустила душу. В глазах потемнело.

– Живой? – через мгновение, как будто издалека, он услышал голос Мироныча. – А? Ледяной тебя водичкой!.. Щас твоя душенька полетает и в тебя же и вернётся, только ты уже будешь чистый, аки младенец! А? Как чувствуешь себя?

Михаил Капитонович слизнул с верхней губы каплю и не знал, что сказать.

– Мироныч! А меня научишь так па́рить? Тебя ведь некому!

Все мысли, которые за секунду до этого ядовито змеились в его голове, кудесник Мироныч смыл единой шайкой ледяной воды.

Лёгкий, сухой и ароматный Сорокин бежал по Биржевой.

«Сегодня девятое… Сегодня девятое… Сегодня девятое!..» – твердил он.

Сегодня было 9 мая, они с Элеонорой уезжали 6 мая, Ива́нов сказал, что он приехал в Харбин на три дня.

«Успею?.. Застану?.. Ч-чёрт!»

Он взбежал на третий этаж и дёрнул за шнурок дверного звонка. Открыли сразу. Это был сотрудник агентства, пожилой мужчина в чёрных суконных нарукавниках. Он узнал Сорокина и отступил в сторону. Сорокин с облегчением вздохнул – значит, Ива́нов ещё здесь! Ива́нов вышел ему навстречу, он был одет в китайскую военную форму без погон.

– У меня, – он обратился к Сорокину, как будто бы ждал его, – сорок минут до отхода поезда, если вы можете, проводите меня, я смогу вам что-то рассказать в буфете… ну и по дороге… Элеонора Боули мне дала телеграмму! Если вас это ещё интересует.

– Нет! – с ходу ответил Сорокин. – Меня интересует только Штин.

Ива́нов помешивал ложечкой в чашке уже двадцать минут, но до кофе не дотронулся. Сорокин смотрел на него и чувствовал себя неловко, как будто бы он пристаёт с вопросами к глубоко больному человеку, в тот момент, когда больному надо лежать и спать, или сидеть записанным к доктору, или быть уже на процедурах. Ива́нов не стал ни больше, ни меньше, не похудел и не сник с лица. На нём просто не было лица. Он смотрел остановившимся взглядом на Михаила Капитоновича, мешал ложкой остывший кофе и отказался от коньяка, который заказал Сорокин.

– Отвечаю на вашу просьбу! Я, молодой человек, чувствую себя старым и больным, я чувствую, как меня все ненавидят. Вас это не может интересовать, но я не советую вам ехать в группу со мной. Вас примут не как боевого каппелевского офицера, а как очередного кровососа в штабе Меркулова… Я же служу в штабе не уважаемого мною Николая Дионисьевича… – Всеволод Никанорович постучал ложкой по краю чашки, сбрасывая каплю, и снова стал размешивать. – Ваш Штин действительно погиб! Я уже второй раз сообщаю вам плохие вести. Не хочу, чтобы это стало привычкой. Лучше бы мы поговорили про Элеонору.

Михаил Капитонович упрямо мотнул головой.

– Да вы упрямец! Ну что ж! Про Штина так про Штина! Это случилось 19 февраля или 20-го, на станции Сюаньхуа́… или как-то так… у нас почти не бывает точных карт с правильными китайскими названиями. С бронепоезда «Хуна́нь» он высаживал десант, свою юнкерскую роту… Он даже не почувствовал боли, потому что пуля попала ему в голову, он умер мгновенно… А похоронили? Благо было холодно, поэтому довезли, на русском военном кладбище в Цзина́ни, это провинция Шаньду́н, и, если хотите, я нарисую вам план, как найти его могилу, а в общем, там служат приличные инвалиды, их как-то странно зовут, не помню, как два брата, хотя и не родственники…

«Моня и Ноня, что ли?» – невольно подумал Сорокин.

– …и батюшка, они про захоронения всё знают… Никуда неохота ехать, – без всякого перехода сказал Ива́нов, – но некуда деваться, моё информационное агентство меня не кормит, а терять его неохота, вот и приходится наниматься борзописцем, то к Семёнову, то к подлецу и вору Меркулову… Платит приличные деньги, и надо отрабатывать, а в целом всё дерьмо! Неприятно только, что приличные люди перестали принимать меня за приличного человека. Поэтому и говорю вам, со мной не ездите, поезжайте сами в Цзинань, помолитесь на могиле вашего друга, а там решайте, что делать дальше… А Элеонора…

Михаил Капитонович сидел в углу теплушки, старался ни на кого не смотреть и думал: «Интересно, как меня встретит Ма Кэпин… если он ещё цел… а ведь он ещё цел… если верить тому, что писал Мироныч!» В вагоне пили офицеры.

– Что, господин поручик, не выпьете ли с нами за победу русского оружия на китайских фронтах? – пропел ему человек в форме майора.

– Нет, господин майор, не выпью… – Что так, домой ведь едем!

– Сил нет пить… и едем ли?

Эшелон, в котором находился поручик Сорокин, шёл в Харбин, но в данный момент он стоял. Он стоял уже сутки на станции Сунгари-2 в тупике, и из вагонов никого не выпускали. На этом настояло советское руководство Управления КВЖД. Однако тем, кто находился в вагонах: 25 белых офицеров и 210 нижних чинов, – об этом не сообщили.

«Он меня так и не узнал, – подумал Сорокин про майора Порфирия Никаноровича. – И немудрено, они тогда сильно выпили!»

А Порфирий Никанорович Сажин обыгрывал офицеров в карты. Сорокин помнил, как его охарактеризовал другой майор, тот, который подтвердил, что Штин погиб: «феноменальная память». Это было очевидно, потому что в таком узком кругу – в вагоне было всего девять офицеров – мухлевать было невозможно. Тем не менее, хотя Сажин уже вызвал к себе неудовольствие остальных, он выигрывал и деньги брал. Денег у офицеров было мало! А какая в апреле этого года была эвакуация с основной базы Русской группы в Цзинани? Почти паника, когда подошли войска маршала Чан Кайши! Но нескольким десяткам офицеров удалось получить свои за много месяцев задержанные зарплаты у начштаба группы полковника Тихобразова. Враг наступал на город, а они штурмовали штаб группы. Вот эти деньги сейчас проигрывались и пропивались.

– Который час, господа? – не отрываясь от карт, ни к кому не обращаясь, спросил Сажин.

Через минуту кто-то ответил:

– Десять пополудни!

– Сейчас лаобайси́ны начнут предлагать! Чья очередь, господа, покупать ханшин?

Никто не ответил.

Сорокин видел это боковым зрением, он держался от соседей по вагону стороной, не пил и не играл. Таких, как он, было двое: он и ротмистр русской службы Виталий Евстигнеевич Борин, недавно сорвавший с себя подполковничьи погоны армии Чжан Цзучана. К Борину относились с пониманием, у него была большая семья, для прокорма которой он и пошёл воевать в китайские войска, – три старшие дочери и три маленьких сына. К тому, что Сорокин не пил и не играл, с пониманием относился только Борин и ещё один обитатель вагона, майор китайской службы кавалерист и сорвиголова Ставранский. Борин, потому что сам по себе был не транжира и вразумительный человек, а Ставранский – просто так. Как раз он-то проигрывал Сажину больше всех.