— воспряли его страсти: что же это происходит, что происходит, — кажется, они похожи друг на друга и в своей дури...

Разуневский вызвался их проводить. Там, где деревья расступались, небо было исчерна-черным, густо засеянным звездным просом. Отец Петр шел впереди, разгребая зелень, — он точно пловец, зарывшийся в воду, разводил руками.

— Да, Наталья Федоровна здесь, — вдруг произнес он, обращаясь к человеку, которого его спутники не видели.

— Ее мне и надо, — отозвался тут же кто-то голосом Михаила Кравцова.

Отец Петр остановился — как ни глубоко он нырнул в ветвистую зелень сада, он вынырнул верно.

— Вот это и есть математик из Каменного брода! — возгласил Варенцов, стараясь скрыть смятение, которое его объяло.

— Из Каменного... — процедил Михаил неопределенно — была бы его воля, он выдал бы Варенцову и за «математика», и за многое другое, что копилось в его душе в эту минуту: нет, в самом деле, чего ради и по какому праву он привел ее в этот дом?

— Вы же знаете, Михаил Иванович, что у меня на чердаке эта чудо-труба с цейсовскими окулярами? — обратился отец Петр к Кравцову. — Ну, взглянем на кольца Сатурна — в этот час они как нарисованные... И Наталье Федоровне покажем!

Но Кравцов явил выдержку завидную:

— Простите, Петр Николаевич, но мне сегодня и Сатурн не в радость — устал, точно гнал лодку против течения... как-нибудь потом...

— «Потом»... это когда? — вопросил Разуневский — он не смог отказать себе в удовольствии взглянуть вместе с Кравцовым на полуночное небо.

— Ну, предположим, завтра... — без особой охоты ответил Михаил.

— Ах, Наталья Федоровна, если бы вы знали! Неохота возвращаться в этот мрак, — признался Разуневский, точно забывшись. — Да уж пойду...

Он ушел, а они продолжали стоять, стараясь постигнуть только что произнесенное.

— Не хочешь, да поймешь: одиноко!.. — нашелся Варенцов и сдвинулся с места.

Они продолжили путь втроем: впереди Варенцов, точно в воду опущенный, Ната с Михаилом — поотстав.

— Вроде он и не поп... — заявил о себе солидный голос варенцовский.

— Если не поп, тогда кто? — спросила Ната.

Варенцов теперь позволил себе помолчать — крепкие ременные вожжи беседы были в его руках.

— Ты видела его гостя... знатного? Ну, такой заметный — в сединах черно-бурых? Они не раз проходили мимо нашего дома, когда шли на станцию. Видела?

— Видела, кажется... — подтвердила Ната не очень уверенно.

— Все дело в нем, — произнес Варенцов лаконично и точно обернул вокруг своих крепких запястий ременные вожжи — теперь на любом скаку их у него не вырвешь.

— Это как же понять «все дело в нем»? — спросила она; Варенцов предпочитал бы, чтобы спросил Михаил, но тот молчал, хотя и был внимателен, понимая, что разговор обращен не столько к ней, сколько к нему.

— В нем, — произнес Варенцов и заметно сбавил шаг — дороги должно хватить на весь разговор. — Человек в этих сединах серых дядя нашего отца Петра. Он, как бы это сказать поточнее, дипломат церковный, как дипломатами своеобычными были у них в роду дед и прадед, правда не столько здесь, сколько отсюда — во Франции, в Америке...

— Погоди, а при чем здесь отец Петр? — спросила она. — И он хочет быть как его дед и прадед?

— Может быть, и хочет.

— Чего же ему недостает?

— Нужен сан.

Она оторопела — не ожидала, что разговор примет такой оборот.

— Сан — это вера?

Варенцова вдруг покинула уверенность:

— Не всегда...

Она опечалилась:

— Нет, я не хотела бы думать о нем плохо.

— А я не сказал ничего плохого...

— Чтобы он оправдал наши надежды, он должен быть верующим, да? — подал голос из тьмы Михаил.

— Троицын день не за горами, — бросил Варенцов — фраза была намеренно небрежной, но она способна была и коня остановить на скаку.

— Это как понять: «Троицын день не за горами»? — спросила Ната и, дотянувшись ладонью до руки Михаила, придержала его.

Но Варенцов пошел дальше и точно повлек молодых людей за собой — в его походке была неторопливость рассказа, с которым он намеревался сейчас обратиться к молодым своим спутникам.

— В троицын день как раз выйдет срок службы отца Петра на Кубани — три года...

— И он станет церковным наместником на Кубани? — засмеялся Михаил.

— Больше: настоятелем среброглавой церкви за Дунаем, той самой, в которой отслужил сорок лет, день в день, отец Никодим, дед его...

— А при чем тут дипломатия церковная? — осторожно спросил Михаил, явив ненароком, что он слушал Варенцова внимательно.

— Среброглавая церковь за Дунаем — это и есть церковная дипломатия, как, впрочем, за Сеной, Одером и Вислой...

— Как понять: дипломатия? Крестить русских детей и отстаивать православие? — спросил Михаил, на этот раз уже не скрывая своего интереса к происходящему разговору.

— Можно сказать и так: крестить русских детей и отстаивать православие, — согласился Варенцов — он будто бы знал иную формулу, более точную и убедительную, но готов был согласиться и с этой.

— И поп, и не поп... — произнесла Ната. — Будто у него и не все дома...

— Погоди, чего ты оправдываешься и коришь человека, по-моему, незаслуженно — я ведь тебе ничего не сказал, так? — отозвался Михаил.

Она точно обрадовалась:

— Нет, нет, Миша, я все-таки договорю. Он спросил: «Не решитесь пойти?» Я сказала, конечно: «Решусь»... Ты ведь знаешь меня, не могла я сказать ему: «Не решусь»...

— Не могла, конечно, сказать, не могла»... — улыбнулся он и поднял на нее глаза ненасытные. — Не иначе, влюбился в тебя поп, а? Чем больше думаю, тем больше верю... «Неохота возвращаться в этот мрак, Наталья Федоровна!» Понял, кому сострадать: Наталья Федоровна!..

Она сдавила смешок так, что идущий впереди Варенцов обернулся.

— Я знала, что ты мне это скажешь, я знала... — ей хотелось