Перед отъездом я посоветовал Алуне сходить на то место, где я стрелял в лося, и посмотреть, не осталось ли там следов крови. Несмотря на неожиданность появле­ния животного, я стрелял в него с такого близкого рас­стояния, что, как мне казалось, промахнуться было невозможно.

Утро было восхитительно свежим; еще никогда мы с Тийе не чувствовали себя так легко и радостно. В неза­висимой жизни охотника есть определенного рода гор­дость и удовлетворение, сравнимые с самой свободой.

Около пяти часов утра мы устроили привал, чтобы перекусить. У нас был с собой полый хлеб, в который вместо вынутого из него мякиша мы положили остатки оленьей печени; кроме того, у нас были фляжки, полные воды и водки. Этого было вполне достаточно, чтобы устроить царскую трапезу.

Пока мы завтракали у подножия каменного дуба, а наша тяжело груженная лошадь поедала почки землянич- ничного дерева, которыми она очень любила лакомиться, в небе показалось около дюжины грифов, выполнявших странные маневры.

Каждую минуту их стая увеличивалась, и вскоре вме­сто двенадцати их стало двадцать или двадцать пять.

Траектория их полета наводила на мысль, что они сле­дуют за движущимся по прерии человеком или зверем, который время от времени вынужден останавливаться. В такие мгновения они зависали в воздухе, взлетали, сни­жались, некоторые из них опускались прямо до земли, а потом, словно испугавшись чего-то, взмывали вверх.

Не вызывало сомнения, что в прерии, примерно в чет­верти льё от нас, происходит нечто необычное.

Я взял ружье и, сориентировавшись, чтобы не поте­ряться, по дубовой роще, посреди которой, словно гигантская колокольня, высилась огромная сосна, углу­бился в прерию.

Опасности, что я собьюсь с пути, не существовало. Достаточно было лишь поднять глаза к небу, и дорогу мне указывал полет грифов.

Полет стаи становился все более и более беспокой­ным; со всех сторон горизонта во весь дух слетались все новые птицы той же породы: нечто сказочное таилось в мощи их быстрого, как стрела, полета, устремившись в который, птица, казалось, уже не должна была совершать более никаких движений. Затем, присоединившись к стае, каждый гриф явно проникался общим любопыт­ством и принимал личное участие в уже происходящей или готовой начаться драме, чтобы она собой ни пред­ставляла.

Поскольку вслед за тем, как грифы сбились в стаю, их полет стал уже не таким быстрым и они долго кружили на одном месте, то поднимаясь, то опускаясь, я стал явно догонять их.

Внезапно их поступательное движение вовсе приоста­новилось: они замерли в воздухе, испуская пронзитель­ные крики, хлопая крыльями и неистово суетясь.

В это время я находился уже не более чем в ста шагах от того места, куда они каждую минуту готовы были опу­ститься.

Это была самая чаща прерии; привстав на цыпочки, я с трудом доставал головой до верхушек трав, но, как уже было сказано, стая грифов указывала мне дорогу, и я продолжал свой путь.

С другой стороны, я заметил Тийе: забравшись на дерево, он издали обращался ко мне со словами, которые я не мог расслышать, и подавал мне знаки, которые я не понимал.

Оттуда, где Тийе находился, ему, вероятно, была видна происходящая сцена, и он пытался направить меня к ней своими криками и жестами.

Поскольку мне оставалось пройти всего полсотни шагов, чтобы добраться до места событий, я шел вперед, взведя курок ружья, и был готов выстрелить в любую минуту.

Когда я прошел еще шагов двадцать, мне показалось, что стали слышны какие-то стоны, затем раздался шум, сопровождавший отчаянную борьбу; при этом грифы взмывали в воздух, кружились и снижались, издавая яростные крики.

Можно было подумать, что какой-то вор неожиданно захватил у них добычу, на которую они имели право рас­считывать и на которую смотрели уже как на свою.

Услышав этот шум и эти стоны, раздававшиеся, по-видимому, совсем близко, я усилил меры предосто­рожности, но по-прежнему шел вперед, хотя и догады­вался, что от участников этой схватки, кто бы они ни были, меня отделяет лишь несколько футов.

Я осторожно обошел последнее препятствие и полз­ком, как уж, добрался до края травяных зарослей.

В десяти шагах от меня лежало животное, породу кото­рого я с первого взгляда не смог определить: оно еще сотрясалось в последних судорогах и служило своего рода баррикадой человеку, лишь кончик ружья и верхняя часть головы которого были мне видны.

Устремив взгляд в ту сторону, откуда я готовился выйти, этот человек, казалось, ждал лишь моего появле­ния, чтобы открыть огонь.

Ружье, голову, горящие глаза — все это я разом узнал с первого взгляда и, мгновенно выпрямившись, восклик­нул:

— Эй, папаша Алуна! Без глупостей! Это же я, черт возьми!

— Я так и думал, — ответил Алуна, опуская ружье, — что ж, тем лучше, вы мне поможете. Но сначала выстре­лите-ка в сторону всех этих крикунов, иначе они не дадут нам ни минуты покоя.

И он указал мне на грифов, бесновавшихся у нас над головой.

Я выстрелил в самую гущу стаи; один гриф стал падать, переворачиваясь в воздухе. Тотчас же остальные взмыли вверх, чтобы оказаться вне пределов досягаемости; тем не менее они явно держались таким образом, чтобы не терять нас из вида.

Я попросил Алуну объяснить, как могло случиться, что мы с ним столкнулись.

Все оказалось крайне просто: последовав моему совету, он на рассвете осматривал место, где я стрелял в лося; как я и предполагал, лось был ранен, что легко опреде­лялось по следам крови, которые он оставлял на пути своего бегства.

Алуна тотчас же пошел по этим следам.

Обладая богатым охотничьим опытом, он быстро понял, что животное не просто ранено, а ранено в двух местах: в шею и в заднюю ногу.

В шею — потому что ветки на высоте шести футов были испачканы кровью.

В заднюю ногу — потому что там, где лось пересекал песчаный участок, Алуна обнаружил на песке следы лишь трех ног; четвертая, на которую лось не опирался, воло­чилась по земле, оставляя на ней неровную борозду, сплошь забрызганную каплями крови.

Сделав вывод, что с такими ранами животное не могло уйти далеко, Алуна пустился в погоню.

Пройдя около льё, он обнаружил место, где трава была смята и обильно пропитана кровью; обессилев от ран, лось был вынужден остановиться там на какое-то время. И лишь с приближением Алуны он поднялся и возобно­вил свой бег. Именно тогда грифы, имеющие привычку преследовать в прериях раненое животное, стали сопро­вождать лося до тех пор, пока он не рухнул. Именно их полет, непонятный мне, менее