Нацистский рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик в черновике Грауэрта увидел возможность распространить свою власть на федеральные земли и предложил важнейший новый пункт 2, который позволял вмешиваться в дела правительству, а не президенту, почти так же, как это сделал Папен в Пруссии в 1932 г. Помимо этого черновик декрета, который основывался на внутренних обсуждениях чрезвычайного законодательства начала 1920-х гг., приостанавливал действие некоторых статей Веймарской конституции, в особенности касавшихся свободы самовыражения, свободы прессы и свободы собраний и союзов. Он разрешал полиции удерживать людей в предварительном заключении неопределенное время и без постановления суда, в отличие от предыдущих законов и декретов, которые устанавливали строгое ограничение по времени, после которого должны были начинаться судебные процедуры. Многие из этих мер рассматривались и ранее и имели большую поддержку среди госслужащих высшего ранга. Однако в этот раз эти меры шли гораздо дальше, чем раньше. Представляя декрет правительству в 11 часов утра 28 февраля, Гитлер напомнил своим коллегам-консерваторам, что коалиция с самого своего основания намеревалась покончить с коммунистами: «Теперь настал психологически подходящий момент для конфронтации. Нет никаких причин ждать дольше»[795].

Гитлер ясно дал понять о своем намерении действовать безжалостно и без оглядки на тонкости закона. Борьба против коммунистов, сказал он, «не должна зависеть от судебных решений». Он представил правительству заманчивую перспективу глобальной победы на предстоящих выборах, которая будет опираться на запрет коммунистов, третьей крупнейшей партии в Германии, и обеспокоенность народа, вызванную попыткой поджога[796]. После него выступил Геринг, который заявил, что ван дер Люббе видели с лидерами коммунистов, такими как Эрнст Торглер, незадолго до его проникновения в рейхстаг. Он сказал, что коммунисты планировали не только уничтожение общественных зданий, но и «отравление общественных кухонь» и взятие в заложники жен и детей министров правительства. Не откладывая на потом, он заявил, что располагает детальными доказательствами того, что коммунисты запасали взрывчатку, предназначенную для проведения ряда акций саботажа против систем электроснабжения, железных дорог, «а также против других важных факторов жизнеобеспечения»[797].

Отвергнув возражения Папена против пункта 2, правительство согласилось представить декрет Гинденбургу, который подписал его, несмотря на то что в соответствии с этим декретом ему пришлось уступить значительную часть своих полномочий правительству Гитлера. Декрет вступил в силу немедленно. В параграфе 1 приостанавливалось действие основных статей Веймарской конституции и говорилось:

Параграф 2 разрешал правительству брать на себя управление в федеральных землях, если там создавалась угроза общественному порядку. Эти два параграфа, действующие «до дальнейшего уведомления», обеспечили юридические основания для всего, что последовало в следующие несколько месяцев[798]. Захват нацистами власти теперь мог начаться по-настоящему.

II

Декрет после пожара рейхстага вышел в атмосфере яростной пропаганды, в которой Геринг и руководство нацистов рисовали яркую картину неизбежной «немецкой большевистской революции», за которой последуют зверства и насилие всех видов. Пропаганда имела свой успех. Обычные граждане среднего класса, такие как Луиза Зольмиц, вздрагивали при мысли о судьбе, которой Германия с таким трудом избежала, и легко верили «вагону» доказательств подлого коммунистического заговора, предоставленных Герингом[799]. В министерство юстиции пришло больше двух сотен телеграмм от местных нацистских групп по всей стране с требованием без всяких разговоров расстрелять этих «недолюдей», чьи «демонические планы разрушения» угрожали превратить «нашу Родину в залитые кровью мостовые», или прилюдно повесить их напротив здания рейхстага. «Уничтожение красной своры преступников до последнего человека» — такое требование слышалось со всех сторон, и многие местные нацистские власти заявляли, что если обвиняемых немедленно не казнить, то могут начаться общественные беспорядки[800]. Теперь пропаганда Геббельса развязала руки сдерживаемой ярости коричневых рубашек к коммунистическим врагам. Штурмовики, считавшие, что их статус вспомогательной полиции служит гарантией от любых преследований со стороны государства, уже выплеснули часть своей агрессии в массовых актах насилия, но теперь настал момент, которого они на самом деле ждали. Один штурмовик писал позже о последствиях 28 февраля 1933 г.:

Тем не менее теперь по всей Германии именно коричневые рубашки обрушили «кровавый террор необузданных орд» на своих врагов. Их ярость была отражением долго взращиваемой ненависти, их действия были направлены против отдельных марксистов и коммунистов, которых те часто знали лично. Не было скоординированного плана, никаких дальнейших целей с их стороны, кроме жестокого физического насилия против мужчин и женщин, которых они боялись и ненавидели[802].