— У него появилась женщина.

— Да, — вздохнул Винс. — Такое чувство, что, кроме нее, он и думать ни о чем не мог. Вбил себе в голову, что им нужно уехать на Запад. Собирался купить ранчо в Монтане. Я думал, они с этой женщиной так и сделали. Уехали отсюда в Монтану.

— Как ее звали?

— Он называл ее Гвен, или Гвиневра. Это все, что я знаю. Я даже боялся…

— Чего вы боялись?

— Послушайте, лейтенант, не нравится мне это. Джерри был копом, был моим другом.

— Капитан Мак-Ви провел в операционной больше трех часов.

— Ладно, — Винс поскреб подбородок. — Ладно, будь по-вашему. Понимаете, иногда он слетал с катушек — например, если не виделся с ней слишком долго или же успевал пропустить пару лишних кружек. Тут он начинал болтать всякий вздор.

— Например?

— Помню, он говорил, что самое простое в этой ситуации — пристрелить того парня… в смысле ее мужа. На самом деле он не собирался этого делать. Стоило ему прийти в себя, и он опять начинал рассуждать о том, что они подкопят немного денег, а затем купят себе это ранчо. Он даже название для него подобрал.

— «Камелот»?

— Ну да. Раз уж она Гвиневра. Джерри был просто без ума от нее. Должно быть, она его в конце концов отфутболила, и он совсем слетел с катушек.

— Да нет, не думаю, чтобы она его отфутболила. Были у него еще друзья, родные?

— Можно сказать, что он ладил со всеми в группе. Для него эти парни были как братья. Он так и говорил: братья по оружию.

Недаром во время инцидента с Джонсоном не был убит ни один полицейский.

— А как насчет родных?

— У него были — есть? — мать и отчим, но Джерри мало с ними общался. Вроде бы они уехали в Калифорнию, когда Джерри было лет двадцать, а он остался здесь. Он со всеми ладил, — повторил Винс, — но, кроме меня, у него практически не было друзей. Мне кажется, он немного переживал, когда я начал встречаться с Мэриджей. Моей женой. А потом он познакомился с этой женщиной, и все остальное перестало для него существовать.

Дослушав его, Фиби встала.

— Если он свяжется с вами или вы случайно его увидите, обязательно позвоните мне. Вам все ясно?

— Лейтенант, если он и вправду совершил все, о чем вы говорите, он явно не в себе. И я не собираюсь рисковать своей семьей. Как только я услышу что-нибудь о Джерри, сразу сообщу вам. Даю слово.

Оказавшись на улице, Фиби сразу потянулась за телефоном. Дункан был тут — стоял, прислонившись к машине, и смотрел на звезды, которые пытались пробиться сквозь редеющие облака.

Пристроившись рядом, Фиби обсудила ситуацию с командиром оперативной группы, после чего позвонила в больницу — узнать, как там Дейв. Последний звонок предназначался Сайксу — с ним она договорилась о встрече.

Наконец она убрала телефон и еще с минуту постояла просто так, задумчиво глядя на звездное небо.

— Ты на редкость терпеливый человек, Дункан.

— Большинство вещей стоит того, чтобы немножко подождать.

— В определенном — я бы даже сказала, извращенном — смысле так думает и Уолкен. Он долго выжидал своего момента. Парень, к которому мы приезжали, — его ближайший друг. Точнее, был им. По сути, других друзей у него и не было. Уолкен — одиночка. Он неплохо уживался с другими копами, любил иногда выпить, был весьма несдержан вне работы. Винс значил для него очень много. Тем не менее за прошедшие три года он ни разу ему не позвонил. Теперь у Уолкена нет друзей, и его это вполне устраивает. Нам нужно отыскать его — причем как можно скорее, — Фиби провела рукой по волосам. — Но я пока не знаю, что тут можно сделать. Вот почему я вынуждена ждать. Ждать и надеяться, что другие раскопают что-нибудь ценное.

— В детстве я очень любил играть в бейсбол.

— Прости? — взглянула она на него в некотором замешательстве.

— Я очень любил играть, и у меня это неплохо получалось. Но как бы я ни старался, я не мог провести игру в одиночку, так что мне всегда приходилось ждать, пока другие введут мяч в игру. Каждый из нас делает, что должен, Фиби.

— Дейва я люблю больше, чем любила родного отца, — она устало потерла глаза. — Отца я почти не помню — так, отдельные образы. Мне приходится вновь и вновь смотреть на его фотографию, чтобы не забыть, как он выглядит. И когда я думаю об отце, то представляю прежде всего Дейва.

— Все, детка, — Дункан сжал ее руку. — Пора домой.

— Больше я ничего не могу сделать. Во всяком случае, сегодня.

— Тебе нужно выспаться. А утром ты решишь, что делать дальше.

— Останешься со мной? — спросила она, забираясь в машину. — Ты обещал, что не уйдешь.

— Конечно, останусь.

Он ожидал, что ему опять постелют в комнате Стивена. Но каково же было его удивление, когда Фиби, заглянув предварительно к Карли, взяла его за руку и повела к себе в спальню.

Запирая за ним дверь, она предостерегающе прижала палец к губам:

— Постарайся вести себя как можно тише, когда будешь заниматься со мной сексом.

— Это ты обычно шумишь, — Дункан подтолкнул ее в сторону кровати. — Но если ты слишком забудешься, я заткну тебе кляпом рот.

— Попробуй лучше вот это, — встав на цыпочки, она прижалась губами к его рту. — Боже мой, — выдохнула она. — Боже ты мой. Как же я хочу тебя. Хочу тебя внутри, вокруг меня, подо мной и на мне. Хочу, чтобы ты обнял меня, окружил меня так, чтобы я уже не могла думать ни о чем другом.

Осторожно опустив Фиби на кровать, он убрал волосы у нее с лица. Она почувствовала его губы у себя на лбу, затем на щеках. А затем они коснулись ее губ.

Он чувствовал, как она понемногу расслабляется. Ее плечи слегка напряглись, затем обмякли. Его руки заскользили по ее бокам… и тут он наткнулся на пистолет.

— Вооружена и опасна.

— Черт. Совсем забыла, — отстегнув кобуру, она положила ее на столик.

— Наверняка ты убираешь его в более надежное место — чтобы Карли не достала.

— Ты прав. Я запираю его в специальный ящик и храню в шкафу, на верхней полке. Но поскольку дверь сегодня закрыта, на время сойдет и так.

— Чудесно. Тогда продолжим. По-моему, я был где-то здесь, — заметил он, прежде чем коснуться ее губ.

Раздевая друг друга, они говорили исключительно шепотом. А затем не говорили вовсе.

Он обнял ее, окружил лаской и жаром, движениями и прикосновениями. Ее руки и губы скользили по его коже, и она наконец обрела то, в чем так нуждалась.

Приятные ощущения понемногу обострялись, переходя в призывную боль, а боль снова сменялась нежным удовольствием. Она окончательно потеряла счет времени. Все, что вовне, утратило свое значение, и в этой отстраненности она забыла об ужасах пережитого дня.