Главная и единственная хорошая новость в том, что папа вернулся, живой, не раненый и с сувениром для нашего кабинета. Сувенир – рог какого-то горного животного, окованный медью, – был подарен лавочником-армянином в благодарность за то, что папа не позволил солдатам приобрести в его лавке все товары, расплатившись за них одним пенни[95].

Возвращение папы – действительно хорошая новость, но других, увы, нет. Разве ещё и то, что история со злосчастными именинами Сэнди не получила никакого неприятного продолжения. Когда в госпиталь явился некий господин в штатском, представившийся инспектором контршпионской службы, мистер Сазерленд согласился говорить с ним исключительно возле операционного стола, во время работы, что гостю не понравилось. Мистер Сазерленд заявил, что в тот вечер русского пленного привели в госпиталь исключительно по его инициативе. Когда гость этому удивился, хирург ответил, что у каждого ведомства свои методы: тюремщикам проще держать пленных в тюрьме, но ему проще рвать этим пленным зубы в госпитале, потому он и настоял на приглашении пленного. Инспектор махнул рукой и удалился.

К сожалению, с Сашей очень неприятно и тревожно. Его узнал на улице лейтенант Долтон, тот самый офицер с корвета, благодаря которому я и узнала, что папа на Чёрном, а не на Балтийском море. После этого господа из штаба, которые должны находить русских шпионов, заинтересовались Сашей. Насколько я знаю, они хотят найти ответы на два вопроса: как Саша смог бежать с корабля и почему его хотели освободить в ночь (дважды написано: злополучных, злополучных!) именин?

Да, ещё одно хорошее событие – все же их не так и мало. Из всех моих знакомых с «Саут Пасифика» под Севастополем мне встретился один-единственный человек, не ставший свидетелем моего побега. Любой другой офицер корабля или перевозимых им войск не удивился бы присутствию Саши, зато весьма удивился бы встрече со мной.

Как советует тот же Лайонел, рассматривать возможности следует, начиная с самой плохой. Поэтому я спросила папу напрямую: возможен ли суд над Сашей, и если да, то могут ли его приговорить к единственному наказанию для шпиона во время войны.

Папа помрачнел, у меня замерло сердце. Папа мрачнеет, когда или не знает, как ответить на вопрос, или боится ответить.

– Александра защищает его возраст, видимый возраст, – уточнил он. И добавил с горечью: – Любой офицер, от лейтенанта до генерала, отпустил бы мальчишку, если бы мог действовать на своё усмотрение.

– Но ведь его будут судить офицеры, – обрадовалась я.

– В суде заседают офицеры, но суд – это суд, – грустно сказал он. Иной вежливый малый, который не толкнёт прохожего, даже опаздывая на собственную свадьбу, сядет в кабину локомотива и собьёт человека на переходе через пути, чтобы уложиться в расписание. Суд – это машина. Офицеры в суде выполняют свой долг, а потом солдаты выполняют приказ.

– Так что же делать? – спросила я.

– Надеяться, что не будет суда, – ответил папа.

Этим я сейчас и занимаюсь. Не думала, что «надеяться» такое унылое занятие».

* * *

Любая хорошо поставленная разведка имеет одно отрицательное качество: она приучает командование к мысли, что неприятель располагает как минимум столь же качественной службой. Этой проблемы не избежал и британский штаб под Севастополем. При штабе лорда Раглана имелся разведывательный отдел с разветвлённой агентурой из местных жителей, преимущественно татар. Разведка вовремя докладывала и о подкреплениях, доставляемых русским, и об их оборонительных усилиях, и даже об оперативных планах.

Исходя из этого, командование решило, что столь же успешно шпионят и русские. Оно создало собственное подразделение по отлову русских шпионов, состоявшее из отставного лондонского полицейского с нарицательной фамилией Джонс (никто не знал, настоящая это фамилия или специально выбранный псевдоним). Джонс был таким же штатским лицом, как и прочие члены разведывательной службы, но все же для солидности именовался инспектором.

Месяц шёл за месяцем, а ведомство инспектора Джонса по-прежнему состояло из его персоны. Причина была простая: в английском лагере не только не проявлялись вражеские шпионы, но даже не были заметны и малейшие признаки их деятельности.

Конечно, русские шпионы иногда появлялись, но они не использовали британский мундир, а просто подкрадывались к английским траншеям по ночам, и если везло, то убивали часовых и брали в плен офицеров. Таких шпионов называли plastuni, но они как раз инспектора Джонса не интересовали: его пригласили из Лондона не для того, чтобы лазать по ночным траншеям, а для того, чтобы работать в кабинете.

И тут появился таинственный мистер Белетски, обладавший всеми неотъемлемыми признаками шпиона, а именно загадочностью и необъяснимыми событиями, сопровождавшими его недолгое пребывание в британском плену.

К необъяснимым событиям, безусловно, относилась и предусмотрительность тюремного начальства, не отправившего пленного в Англию, и непонятное удаление его из тюрьмы в ночь нападения. Но тогда почему столь умело действовавшие казаки искали именно мистера Белетски?

Иногда инспектор Джонс со страхом задумывался: не стал ли он зрителем театра марионеток, с очень серьёзными кукловодами? Таких уровней, что и подумать страшно.

Ответить на этот вопрос мог лишь мистер Белетски. Для ответа его и отконвоировали в кабинет инспектора Джонса, то есть в палатку, считавшуюся его офисом.

В свою полицейскую бытность Джонсу не раз приходилось запугивать подследственных. Но он интуитивно чувствовал: если расследование карманных краж и проулочных грабежей сродни драке в пабе, то работа с пойманным шпионом ближе к дуэли. Дуэль – кровавая и смертельная штука (правда, инспектору Джонсу драться на дуэли не приходилось), но грубость в ней не нужна.

Как человек мудрый, инспектор Джонс знал: жизнь полна не только внезапных разочарований, но и ещё более внезапных подтверждений. Вот и сейчас: сколько раз инспектору Джонсу говорили, что русский шпион выглядит как мальчишка. При первом же знакомстве оказалось, что так и есть.

Но Джонс не растерялся. Пусть возраст – козырь противника. Этот козырь нужно побить.

– Здравствуйте, мистер Белетски[96], – как можно вежливее сказал он. – Хотите сигару? Нет? Виски? Тогда, может, кофе? Хорошо. Если не возражаете, мы и дальше будем говорить по-английски.

Кофе был заварен перед приводом русского шпиона, конфеты лежали в вазе. Джонс курил и с удовольствием наблюдал, как мистер Белетски старательно изображает ребёнка, соскучившегося по сладкому: отхлёбывает кофе и берётся уже за третью конфету. «Жаль, не знаю русский, понять бы, что он бормочет».