Родители радовались этому как незаслуженной милости и со слезами славили Господа. А потом мама одна отправилась в храм. В её отсутствие мы с отцом денно и нощно молились Богу о благополучном исполнении её служения.

Чтобы изготовить амулеты, с помощью которых множество верующих сможет забыть о муках недуга, нужно, наверное, возвыситься до божественной чистоты. Последнее, я была уверена, не составляет труда для мамы, и за это я не беспокоилась. Меня тревожило, сможет ли она благополучно завершить порученную ей великую миссию.

Через месяц она закончила служение и с радостью возвратилась домой.

Мы стали дотошно расспрашивать её, как всё было, но она отвечала только, что это не заслуженная ею Благодать, а от подробного рассказа явно уклонилась.

— В зале служения, похожей на великолепный дворец, я никак не могла обрести Божественной высоты духа… Видно, надо ещё много работать над своей душою в этой лачуге, помогая страждущим… Но поскольку день моего телесного переселения[95]близок, чтобы вполне очистить свой дух, мне придётся перерождаться ещё раза два-три.

После этих шутливых слов она сразу же отправилась работать в поле.

Надеясь поподробнее расспросить её, что именно она имела в виду, я всё ждала удобного случая, но два месяца спустя без особой болезни мама почила вечным сном. Вес её в час кончины не достигал и девяти канов[96], словно она всю себя раздала в служении…

Г-н ***,

Дописав письмо до этой строчки, я случайно взглянула на стол Ёсио и увидела там раскрытую посредине книгу. В глаза мне бросилось подчёркнутое красным карандашом место:

"Нынешняя дождливая, тягостная зима будет возмещена прекрасным летом. И муки эти также будут искуплены. И эти действия тоже не были напрасны, и в моих трудах есть некая польза. Во всём, я думаю, обязательно есть какой-то смысл. Человек по сути своей религиозен, однако, когда вера его облекается в отчётливые слова и системы, я уже перестаю понимать её".

Если не знаешь, о чём говорится перед этим отрывком и после него, смысл непонятен, поэтому я попыталась прочесть другие места. Похоже, это был финал длинной повести, и принадлежали эти слова некоему иностранцу, имя которого, кажется, Шардонну. Значение этих слов как-то ускользало от моего сознания, и с тревожной мыслью: что нашёл Ёсио в тексте этого иностранца? — я задумалась, пристально глядя на письменные знаки. Попробую истолковать прочитанное как умею, по-простому, без мудрёных иностранных фраз.

Жизнь отца и мамы была той самой дождливой зимой, зато мы, их дети, вознаграждены прекрасным летом, так что вера родителей не была тщетной. И Вы тоже должны, если, например, Вас спросит о том Ёсио, не запутывая его своими словами и системами, без искажений раскрыть облик человека, который, по сути, религиозен.

И если в жизни таких близких Вам людей, как родители, было что-то похожее на средневековую легенду, то хотелось бы, чтобы Вы в своих наблюдениях над человеком не довольствовались только любимыми очками, а заглянули в собственную душу. Ведь задача литератора прежде всего — в правдивом изображении человека, не так ли?

1941 г.

Таинство

Виктор Мазурик, перевод на русский язык

Говорят, умершим дано жить только в памяти тех, кто остаётся на Земле. Слой же человеческой памяти со временем тает, и всё труднее становится умершему существовать в памяти живого; да и сами живые, приходит время, покидают этот мир. Что происходит тогда с духом ушедшего прежде, с его пожеланиями, обращёнными к этому миру?

Вада Минору.

Ты погиб на войне 25 июля 20 года Сева[97], о твоей смерти я узнал в конце того же года, пару лет назад. Из тех двадцати с лишним ребят, что до отправки в армию дважды в месяц собирались у меня дома, пал на войне ты один — все остальные, кроме Ивами, без вести пропавшего на Филиппинах, благополучно демобилизовались. С тех пор минуло два года — два года смятения и хаоса порушенной жизни, в которой каждый, как зверь, исступлённо бьётся за собственное спасение. Я не смог даже встретиться с твоими друзьями, вернувшимися с войны, и не нашлось у меня сил оплакать тебя, приютить у себя в душе.

Всего несколько дней назад в газетных объявлениях я обнаружил твоё имя, набранное крупным шрифтом среди авторов журнала "А", и, поражённый до глубины души, не поверил своим глазам. Как я и подумал, при столь редком твоём имени это не был однофамилец, речь шла о публикации дневников лицеиста, погибшего на фронте. Словно окликнутый с далёкого берега, я с нетерпением ожидал выхода журнала и, как только он появился, сразу же прочёл твои записи. Это были искренние юношеские откровения, выдержки из дневников и заметок со времени твоего поступления в декабре 18 года Сева в военно-морское подразделение Оотакэ и до гибели направляющим "человек-торпеды"[98]в июле 20 года. Опубликованные отрывки были невелики по объёму, но в них остро ощущалось твоё духовное восхождение: сомнения во время торжественных проводов на фронт с отрядом учащихся, их преодоление и, наконец, холодно-спокойный взгляд в лицо смерти. Порой ты смутно возникал перед моими глазами и улыбался. Той самой твоей улыбкой — помаргивая за стёклами очков, нервно подёргивая лицом…

Перед уходом в армию тебя переполняли неразрешённые вопросы. Когда после прощального сбора в моём доме все разъехались по родным краям, ты вдруг пришёл ко мне один. "Здесь рядом живёт дядя, я приглашён к нему, но ещё рано, и он пока не вернулся с работы, а мне хотелось бы с вами поговорить…" — так извинялся ты за свой визит.

По обычаю, вы, ученики Первого лицея, всегда ходили ко мне компанией, в одиночку ты пришёл тогда в первый и — больше того — в последний раз. Пришёл один, потому что решил поговорить о том, чего не мог сказать при всех на прощальном сборе. Как всегда нервно помаргивая, ты объяснял мне, что не только сама война вызывает у тебя сомнения — ты ещё не ощущаешь в себе и готовности к смерти. Чтоб обрести эту готовность, ты штудировал философские труды, особенно доктора Нисиды, но, как сказал сам же с горькой усмешкой, ничего не обрёл, а лишь испытал раздражение.

Я разделял твои чувства, но не мог сказать ничего, кроме сухих фраз: что при всех сомнениях, раз страна велит, надо отправляться на фронт, что отвага несомненно обретётся в битвах и что решимость принять смерть тоже родится сама, из твоих же поступков. А ещё я тогда всей душой предостерегал тебя: нельзя торопить смерть.