«Наша дружба являет собой некое равновесие сил, хотя мы сами удивляемся, что может нас связывать».

— Пора, Маппо, — сказал Икарий, прекращая эту «игру глаз». — Нас заждались.

Скрипач ждал у подножия утеса, восседая на своем гралийском жеребце. Бхокаралы сгрудились возле дверей храма. С криком и верещанием они скакали вокруг навьюченного мула, стремясь всячески ему досадить. Бедный мул отбрыкивался от них, как мог. Искарал Паст, наполовину высунувшись из башенного окна, стал швырять в бхокаралов камни. Все они летели мимо.

Глядя на Маппо и Икария, сапер чувствовал: что-то изменилось. Внешне оба продолжали дружно заниматься последними приготовлениями. Но между ними появилась какая-то внутренняя недосказанность.

«Мы все меняемся, только у других это виднее», — подумал он.

Скрипач перевел взгляд на Крокуса. Парню досталась одна из уцелевших лошадей. Крокусу не терпелось поскорее двинуться вдогонку за Апсаларой. Горячность оставалась прежней, но и в нем тоже что-то бесповоротно изменилось. Изменилось даже с того времени, когда в алтарной Крокус едва не придушил Искрала Паста. Парень… повзрослел и стал менее предсказуемым.

Близился вечер. Небо было пыльно-охристого цвета, напоминая об остатках вихря Дриджны, бушевавшего теперь в десяти лигах отсюда. После прохлады внутренних помещений храма жара вновь напомнила о себе. Лоб Скрипача мгновенно покрылся потом.

Заметив, что один из бхокаралов запутался в веревках поклажи, Маппо освободил пленника. Тот отблагодарил трелля, цапнув за руку, и с торжествующим воплем бросился к сородичам.

— Поезжайте впереди. Мы за вами, — сказал Скрипач, обращаясь к Маппо.

Маппо кивнул. Не оборачиваясь, они с Икарием поехали по тропе.

Скрипач даже обрадовался, что никто из двоих не увидел сцены прощания. Бхокаралы облепили всю башню, размахивая конечностями и хвостами. Искарал Паст едва не вывалился из окна, пытаясь своей метлой дотянуться до ближайшего крылатого проказника.

Армия изменника Корболо Дэма, переметнувшегося к мятежникам, заняла позиции на травянистых холмах у южного края равнины. На вершине каждого холма стояли командные шатры и шесты со знаменами разных племен и самопровозглашенных полков. Между холмами располагались шатры солдат, а также обширные стада скота и табуны лошадей.

Сторожевые посты окаймляли три неровные цепи столбов с распятыми пленниками. Над каждым из них кружили хищные птицы, ризанские ящерицы и бабочки-плащовки.

Калам затаился в траве. Отсюда до столбов, возвышавшихся над земляными укреплениями и траншеями, было менее пятидесяти шагов. Жаркая земля пахла пылью и полынью. Букашки неутомимо ползали по его ладоням и локтям. Ассасину было не до них. Он безотрывно глядел на ближайший столб.

Там висел малазанский мальчишка не старше тринадцати лет. Плащовки густо облепили ему руки, отчего те стали похожими на крылья. Мальчишку прибили за запястья и лодыжки. Самих гвоздей не было видно — их скрывали грозди ризанских ящериц. Лицо жертвы превратилось в кровавую лепешку без носа и глаз. Но жизнь еще не покинула изуродованное тело.

Зрелище впечаталось Каламу в самое сердце. У него онемели руки и ноги, словно вместе с жизнью юного малазанца уходила и его собственная.

«Я не могу его спасти. Я даже не могу его убить, чтобы прекратить страдания. Я бессилен помочь и этому мальчишке, и всем остальным малазанцам, распятым на столбах. Бессилен».

Сознание своего бессилия грозило свести Калама с ума. Ассасин по-настоящему боялся только одного — беспомощности. Не беспомощности узника или пытаемой жертвы — он на себе познал и то и другое. Пытки способны сломить кого угодно. Калама ужасала беспомощность наблюдателя, неспособного вмешаться… Вместе с этим ощущением пришло другое — ощущение собственной никчемности, невозможности что-либо изменить.

«Я ничего не могу. Ничего».

Калам смотрел в пустые мальчишечьи глазницы. Можно подползти ближе. Совсем близко. Можно коснуться губами шершавого лба этого мальчишки. А дальше? Прошептать лживые утешительные слова? Сказать ему: «Ты умираешь, как настоящий герой. Ты сопротивляешься до последнего, ибо твоя жизнь — единственное твое оружие и ты не складываешь его перед врагами»? Что еще говорят в таких случаях? «Верь, мальчик, ты не одинок»… Вранье. Чудовищное, постыдное вранье. Мальчишка совсем одинок. Его бросили наедине с уходящей жизнью. Еще немного, и вытекут последние ее капли. Тело превратится в труп, труп начнет гнить… Вся страшная правда в том, что этого мальчишку уже забыли. Кто он? Безликая жертва войны. Одна из многих.

Империя отомстит… если сможет. Империя умеет мстить. «Беды, на которые вы обрекаете нас и наших близких, мы вернем вам в десятикратном размере». Если он сумеет убить Ласэну, ее место займет более гибкий и мудрый правитель, который турнет напыщенных бездарей раньше, чем империя столкнется с очередной войной. У него и Быстрого Бена есть кое-какие замыслы на этот счет. Конечно, если все пойдет так, как они рассчитывают. Но этому мальчишке и его собратьям по несчастью будет уже все равно.

Калам медленно выдохнул скопившийся воздух и только сейчас заметил, что лежит на муравейнике.

«Я вломился в их мир, как бог, и муравьям это не понравилось. Мы тоже не любим, когда боги вторгаются в наш мир. У нас гораздо больше общего с муравьями, чем думают разные ученые головы».

Он стал отползать обратно.

«Не смей раскисать, — приказал он себе. — Это не первое ужасное зрелище в твоей жизни. И не последнее. Часть солдатской повседневности. К этому привыкают. Недаром многие солдаты сходят с ума от мирной жизни. А сам-то я выдержу жизнь без сражений?»

Выдавливая из сознания будоражащие мысли, Калам обогнул холм. Столбы с казненными исчезли из виду. Ассасин пристально вглядывался в окрестности. Никаких признаков Апта. Демон напрочь исчез. Оставив поиски, Калам поднялся, но выпрямляться во весь рост не стал. Пригибаясь, он двинулся к тополиной роще, где его ждали остальные.

Навстречу из кустарников поднялась Минала с арбалетом в руках. Калам покачал головой. Они молча протиснулись сквозь густые тополиные ветви и вышли к лагерю.

Кенеба мучил очередной приступ горячки. Над ним склонилась Сельва. Ее глаза были полны растерянности и страха. Она прижимала ко лбу мужа мокрую тряпку и что-то шептала, стараясь хоть как-то унять его судорожные метания. Ванеб и Кесен стояли поблизости и делали вид, будто проверяют упряжь лошадей.

Минала осторожно разрядила арбалет.

— Ну что, плохи наши дела? — спросила она.

Калам ответил не сразу. Он вылавливал последних муравьев, забравшихся под одежду. Чувствуя, что она ждет ответа, ассасин вздохнул.

— Мы не сумеем их обойти. Я видел знамена западных племен. Их лагерей становится все больше. Если идти на запад, стычки неминуемы. А на востоке нам встретятся города и деревни, уже захваченные мятежниками. Весь горизонт в дыму.