Этот завтрак показался Тони самым замечательным из всех завтраков в его жизни. Конечно, дело было не в вине и не в кушаньях, хотя Баббо по мере своих сил помогал богам колдовать над салатом из омаров, перепелами, молодым горошком и необыкновенным сыром, грушевидным калабрийским копченым сыром из молока буйволицы. Нет, и даже не в голубом небе над тихим садом, полным благоухания цветущих лимонов и роз. А в том, как все это ощущалось благодаря присутствию Кэти. Он вспомнил шартрскую фреску, — мужчину и женщину, садящихся за общую трапезу рядом. Он тогда почувствовал в них что-то величественное и священное. Но в то же время он изумился наплыву самых разнообразных чувств, которые накатывались на, него волнами.

В глубине души Тони ощущал глубокий покой и уверенность; HO вот только что он шутил и смеялся, а минуту спустя уже хватался за бокал, чтобы отхлебнуть глоток вина, потому что к горлу подкатывал судорожный комок. И не раз он видел слезы в глазах Кэти, даже когда она улыбалась. Это было еще такое хрупкое счастье. Оно могло минутами заставить забыть страдания прошлого, но страшилось довериться будущему.

Кэти ахнула над расточительностью Тони, когда старуха чинно и торжественно подала завтрак и замешкалась у стола в ожидании комплиментов.

— Ты всегда так живешь, Тони? — спросила Кэти.

— По правде сказать, нет. Я скорей человек умеренный. Но ведь прошло тринадцать лет с тех пор, как я сидел за одним столом с тобой, ну, я и решил, что сегодня совсем особый случай.

Он глотнул вина, чтобы избавиться от этого проклятого комка в горле.

— У старика Баббо очень хорошее вино, — сказал он, разглядывая бутылку и избегая смотреть в полные слез глаза Кэти.

— Ты не думаешь, что нам следует провозгласить какой-нибудь тост?

— Да.

Он сделал вид, что не заметил, как она быстро приложила к глазам его платок.

— Но какой же? — продолжал он весело. — За жениха и невесту? Ужасно высокопарно. И я терпеть не могу этот эгоистический шотландский обычай пить за себя. Нужно выпить за кого-то другого. За отсутствующих друзей? У нас их нет, по крайней мере у меня. А за этим завтраком мне бы не хотелось провозглашать тост, проклиная кого-нибудь! А, знаю!

У нас есть друг, которого я никогда не забуду.

— Кто это?

— Филомена, конечно, глупышка! Если бы не она, мы бы не сидели здесь вместе. Выпьем за здоровье Филомены, идет?

— Конечно, выпьем! За Филомену!

— За Филомену! Но только пожелаем ей не того, что мир считает для нее хорошим, а того, чего она сама хочет. Пошли, господи, счастья Филомене!

— Я думаю, — сказала, смеясь, Кэти, — что в порядочном обществе назвали бы скверным словом услугу, которую она нам оказала.

— К черту порядочное общество. Съешь еще омаров!

— Нет, я не могу, и мне нельзя больше, Тони, а то я заболею. За завтраком я никогда много не ем.

— Неужели? — сказал Тони, глотнув еще вина. — Да я и сам так подумал. Но ты не должна слишком худеть, Кэти. Я не люблю костлявых женщин.

— По-твоему, я слишком худа? — спросила Кэти с беспокойством.

— Нет, но ты должна отдыхать и есть побольше.

Жаль, что здесь нет сейчас Филомены. Она бы нас покормила. Баббо слишком декоративен и большой фантазер, а старуха любит все делать на скорую руку.

— Ну, Тони, ты ворчун. Она готовит восхитительные блюда.

— Смотри, там, наверху, померанцевые цветы, — сказал Тони, пропуская ее слова мимо ушей. — Сорвать тебе веточку? Нет, лучше не надо, а то это, пожалуй, будет в стиле Ганновер-сквера. Интересно, почему надевают на голову венки именно из этих цветов? Разве померанец был посвящен Гере? Надо будет как-нибудь навести справки.

Кэти рассмеялась.

— О Тони, mein Herz, ты все такой же! Вечно о чем-то наводишь справки или, вернее, собираешься расследовать какие-то неизвестные факты, о которых сейчас же забываешь.

— По-твоему, это очень смешно?

— Нет, восхитительно.

В эту минуту из-за изгороди появилась Мамма, неся блюдо с четырьмя перепелками и огромную миску горошка. Кэти в ужасе ахнула:

— Тони, неужели ты думаешь, что я все это съем?

— Нет, я рассчитываю и сам поесть, но ты можешь съесть трех перепелок и большую часть горошка.

— Ты, видно, думаешь, что я какой-то боров. Мне кажется, я не в состоянии съесть ни кусочка.

— Да ты попробуй. Ну, не доешь, если не сможешь. Кстати, Кэти, ты замужем, или нет?

— Что за странный вопрос вперемежку с перепелками и горошком. Нет, конечно, я не замужем. Но ты ведь женат, не правда ли?

Тони посмотрел на скатерть, а затем взглянул ей прямо в глаза.

— Да. Но я должен сказать, что я очень мало чувствую себя женатым, что это ошибка, какой-то странный дурной сон, от которого я постепенно прихожу в себя. А детей у тебя нет?

— Откуда у меня могут быть дети, — ответила Кэти, снова засмеявшись, — раз я не замужем?

— О, у многих они все же бывают, уверяю тебя.

— Да, — сказала она задумчиво, — это правда.

И опять он заметил выражение страха, мелькнувшее в ее глазах, и подумал, что бы это могло означать. Как странно чувствовать себя такими близкими, так тесно связанными друг с другом и вместе с тем так мало знать о жизни друг друга, что приходится задавать элементарные вопросы, как водится между малознакомыми людьми. Его снова охватил страх, что он, может быть, слишком далеко зашел в своих надеждах. Может быть, Кэти и хотела бы жить с ним, но есть что-то такое в ее жизни, что мешает этому. Но, если нет мужа, нет детей, внебрачных или других, что же может мешать?

Вместе с кофе — настоящим кофе — появились старики, которые, помня приглашение Тони, пришли посидеть с ними, и Баббо помог им докончить бутылку вина. Кэти завязала с ними оживленный разговор.

Тони восхищался тем, как она бегло говорит по-итальянски и свободно прибегает к идиомам, тогда как сам он, когда говорит, просто переводит с английского. Постепенно, однако, она перестала принимать участие в разговоре и сидела молча, рассеянно водя по скатерти концом ложки. Тони не мешал ей, вспомнив, как часто ему доставалось в детстве за эту привычку, и продолжал говорить о Филомене, спросил, когда она вернется. Старикам, должно быть, не хватает ее. Наконец Кэти сказала ему по-английски:

— Тони, ты не обидишься, если я пойду отдохну немного.

— Конечно, нет. Тебя, наверное, все это утомило.

Иди и отдыхай. Я буду у себя в комнате, и, если ты попозже захочешь пойти погулять, зайди за мной.

— Где твоя комната?

— В самом конце коридора — с террасой.

Кэти мило извинилась перед стариками и ушла, как показалось Тони, с какой-то усталой грацией. Он надеялся, что утренние волнения не слишком переутомили ее.