— Стоп! — сказал я, поднимая руки. — Не будем заводиться. Делай, что хочешь, только оставь меня в покое. Я прошу прощения за грубость. Я все понял: мне исключительно повезло. Наконец-то в этой огромной Москве, после долгих поисков и мучений я все-таки встретил под утро одного-единственного, глубоко порядочного человека. Но и он оказался проституткой.

— Профессионалкой! — крикнула она.

— Профессионалкой! — крикнул я.

В стену нашего номера забарабанили, требуя прекратить шум.

1

С Виктором мы условились встретиться в одиннадцать вечера «на десятке», как он называл свою холостяцкую квартиру, имея в виду ее расположение на десятом этаже. Туда я и направился из аэропорта в сопровождении машин своей охраны и наружного наблюдения. Без этой привычной вереницы транспорта я чувствовал себя в Москве не то чтобы одиноким, но как-то недооцененным.

У Виктора были гости: Плохиш и Немтышкин. Все трое располагались в гостиной за низким круглым столом, заставленным водкой, пивом, колбасой, а также селедкой вперемежку с бананами и солеными огурцами. Выпивали они, похоже, уже давно, во всяком случае, Немтышкин еле ворочал языком и норовил прикорнуть, положив голову на плечо Плохишу. Плохиш его голову отпихивал.

Я поздоровался и опустился в кресло, напротив Виктора, подальше от стола, от которого шел чудовищный запах спирта и разнородных продуктов.

— Брезгуешь нашей компанией? — усмехнулся Плохиш.

— Слышь, Плохиш, а самолеты часто бьются? — спросил Виктор, не дав мне ответить.

— Часто, — промычал вместо Плохиша Немтышкин. — Взлетел, упал и — нету! Халатность при исполнении. Два года, максимум.

— Ты куда лететь-то собрался, на ночь глядя? — в свою очередь поинтересовался у Виктора Плохиш. — Водки еще — море.

— Никуда, — хмуро ответил Виктор. — Я просто удивляюсь, почему самолеты, на которых Решетов летает, никогда не падают.

— Дай сто тыщ баксов — упадут! — не задумываясь, пообещал Плохиш. — А дашь двести — он до самолета не доедет.

От тонкого юмора своих товарищей я тоже успел отвыкнуть.

— Ребята, объясните мне, пожалуйста, — попросил я. — Как это у вас получается сначала разругаться насмерть, наговорить друг другу таких оскорбительных вещей, после которых не то что дружить, а жить не хочется, а потом сидеть и выпивать, как ни в чем не бывало?

— Херня, — махнул рукой Виктор. — Брань на вороту не виснет. Это только ты чуть что в бутылку лезешь.

— От другого все зависит, — поддержал его Плохиш. — Выгодно — значит, работаем вместе. Невыгодно — разбежались. А кто кого любит, никакого значения не имеет. Что в рот, что по лбу, — прибавил он и опрокинул рюмку.

— Стой! — крикнул Виктор. — Ты куда погнал без меня?

— В суде тоже много чего друг другу говорят, — подал голос Немтышкин. — А как судья решит, так будет.

— Я думал, что ты за границей осядешь, — заметил я Плохишу.

— Я и сам так думал, — кивнул головой Плохиш. — Уже в Москве был. Но тут мне губер позвонил, я и вернулся. Он правильно рассуждает: на нарах Храповицкий или нет, а дела-то все равно надо делать, бабки зарабатывать. У нас аграрный проект стоит.

Виктор выпил. Немтышкин неуклюже подвигал в воздухе рюмкой из стороны в сторону и поставил ее на место. Возможно, побоялся не попасть в рот.

— Ну что, разведал что-нибудь в Москве? — осведомился Виктор, морщась и нюхая огурец.

Я кратко пересказал свою беседу с Либерманом. Вопреки моим ожиданиям особого впечатления она на них не произвела.

— Сколько он за бизнес предлагает? — уточнил Виктор.

— Пятнадцать миллионов, — терпеливо повторил я. — Во всяком случае, он назвал такую цифру.

— За пятнадцать миллионов я бы сам ваш бизнес купил, — хмыкнул Плохиш. — Продай, Витек.

— И я, — спохватился Немтышкин. — Только у меня денег нету.

— Чем за такие гроши отдавать, пусть уж лучше Храповицкий сидит! — решил Виктор.

— Пусть сидит, — грустно согласился Немтышкин. — За такие гроши. Куда ему деваться?

— Либерман хочет получить бизнес, а не посадить Храповицкого, — холодно напомнил я. — Значит, нас будут глушить, пока мы не согласимся.

— Вот хрен он угадал! — проворчал Виктор. — Мы здесь с Лихачевым все утрясем.

— А кто ведет переговоры с Лихачевым? — поинтересовался я.

— Плохиш, — ответил Виктор, как будто по-другому и быть не могло. — Кто же еще?

— Я веду, — подтвердил Плохиш, немного смущаясь. — А ты что, против? Пономарь-то свалил за бугор, после того как вы с ним Бабая на глушняк поставили. Ты, кстати, гляди, тебя по этому делу закрывать собираются, мне менты информацию слили. А если не они, то Лихачев тебя примет. Уж больно он на тебя злой, слышать о тебе спокойно не может. Лучше завтра же утром дуй в аэропорт и назад в Москву. Там хоть затеряешься.

Это был любимый прием Плохиша: пугать людей ментами или бандитами. Но на сей раз он, возможно, говорил правду.

— У тебя с Лихачевым такие доверительные отношения? — осведомился я.

— У меня с ним нет никаких отношений, — возразил Плохиш. — Я сына его знаю, который у Пономаря работает. С ним у меня нормальные отношения. Я через него папаше закинул тему: дескать, люди готовы улаживать вопрос на твоих условиях. Деньги есть. Просят встречи.

— Ну и как? Согласился?

— Еще не согласился, — ответил Плохиш. — Больно быстро. Но движняк уже пошел.

— Какой движняк?

— Завтра Немтышкина к Храповицкому пускают, — многозначительно сообщил Плохиш.

— Пускают, — подтвердил Немтышкин и размашисто закивал головой. — Прямо туда. К нему.

— А сегодня он у этого татарина был, который ваше дело ведет, — продолжал рассказывать о своих успехах Плохиш. — У майора.

— Был, — снова подтвердил Немтышкин.

Теперь уже не только Плохиш, но и Виктор смотрел на меня так, словно они добились прорыва.

— Ну и что майор? — задал я ожидаемый ими вопрос.

— Они готовы переквалифицировать статью! — объявил Немтышкин с торжеством.

— Да ну?! — удивился я.

— Ага! — Немтышкин попытался мне хитро подмигнуть, но у него не получилось, и он несколько раз крепко зажмурил оба глаза. — Со сто пятьдесят девятой часть три на двести восемьдесят пятую!

— Понял, нет? — спросил Плохиш.

— Нет, не понял.

— С мошенничества в особо крупных размерах — на злоупотребление служебным положением, — пояснил Немтышкин, растягивая слова и запинаясь.

— Все равно не понял, — упорствовал я.