за Михаила Васильевича. В то время ничего не было страшнее, чем стать обманщиком в глазах Сталина. А он, не унимаясь, продолжал допрашивать Хруничева:

— Почему не доложили?

Как будто тот умышленно скрыл предложение Лавочкина. В конце концов Сталин понял, в чем дело, и сказал:

— Принятое решение оставим без изменения, а предложение Лавочкина можно рассмотреть отдельно. Представленный проект постановления уже был принят, но, подписывая его, Сталин вдруг обратился ко мне:

— А почему здесь в конце записано — разрешить вам при постройке самолета сверхурочные и аккордные работы, выделить суммы для премирования? Почему вам такие преимущества? Вы знаете, что говорят о вас за вашей спиной? Мне говорили, что вы рвач.

— Вас неправильно информировали, — ответил я.

— Как это неправильно? — опять вскипел Сталин.

— Да ведь и премиальные, и сверхурочные, и аккордные имеются в распоряжении всех конструкторов: и Туполева, и Ильюшина, и Лавочкина, и Микояна. Это не является исключением из правила. Наоборот, исключением из правила являет

ся то, что наш конструкторский коллектив за последние два года этого не имел, в то время как все остальные имели и имеют.

— Как так? — удивленно спросил Сталин.

Министр Хруничев подтвердил, что это действительно так. Тогда Сталин, все еще раздраженный, обращается ко мне:

— Я хочу, чтобы вы знали, что говорят за вашей спиной.

— Спасибо, что вы мне сказали. Какие же ко мне претензии?

— Мне рассказывали, что вы, пользуясь положением заместителя министра, создали себе самый большой завод.

— Это клевета, у меня самый маленький завод. Сталин обратился к Хруничеву:

— Так ли это?

Хруничев вынул из кармана справочную книжечку, постоянно находящуюся при нем, где были записаны все необходимые данные о производственных площадях различных заводов, о количестве оборудования, рабочей силы и т. д. и сказал:

— Это верно, товарищ Сталин, у Яковлева самый маленький завод. — Говорят, что вы натаскали себе много станков?

— Тоже неверно. У меня станков меньше, чем у любого другого конструктора, — ответил я. Опять Хруничев подтвердил то, что я сказал правду. Михаил Васильевич назвал количество станков в нашем ОКБ, а для сравнения — опытно-конструкторских бюро Туполева, Микояна, Ильюшина и др.

— Говорят, что вы нахватали лабораторного оборудования, какого нет у других?

— Это тоже неверно. У меня нет ничего такого, чего бы не было у других. И опять Хруничев подтвердил правильность моих слов.

— Как же так? — сказал, постепенно успокаиваясь, Сталин — У меня была совсем другая информация. Странно…

— Это необъективная, вымышленная информация для того, чтобы подорвать доверие ко мне. Между прочим, я предполагал возможность таких обвинений и поэтому не делал ничего, что позволило бы бросить мне хотя бы один из тех упреков, которые вы мне сделали.

— И премий не получали за последние годы?

— Совершенно точно, не получали.

— Ничего не понимаю, — удивился Сталин и, к изумлению присутствующих, обращаясь к Хруничеву и Булганину, сказал: — Ну, если так, то надо ему создать условия не хуже других. Он много сделал для нашей авиации и еще сделает. Сделаете? — уже с улыбкой обратился он ко мне.

Из Кремля я проехал в министерство вместе с М. В. Хруничевым. Он крепко пожал мне руку и сказал:

— Я бесконечно рад за тебя, теперь давай хорошую машину — и все будет в порядке.

А. С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1988. С. 391–396.

В. И. Чуйков, лето 1952 года

<…> почти через десять лет после окончания Сталинградской битвы, летом 1952 года, мне довелось обменяться мнениями о тех событиях со Сталиным.

Было это так.

Я отдыхал в Сочи. После обеда раздался телефонный звонок.

— Это вы, товарищ Чуйков?

— Да, это я. С кем имею честь разговаривать?

— Говорит Поскребышев. Соединяю вас с товарищем Сталиным.

От неожиданности я растерялся. Вскоре услышал негромкий и спокойный голос со знакомым каждому грузинским акцентом. Сталин спросил:

— Как отдыхаете, товарищ Чуйков, как себя чувствуете?

— Отдыхаю хорошо, чувствую себя прекрасно, — ответил я.

— Вы могли бы приехать ко мне? — спросил Сталин.

— Как прикажете, товарищ Сталин! Я готов приехать в любую минуту.

— Сейчас за вами придет машина. Приезжайте! Только не понимайте это как приказ!

На сборы у меня ушло не более десяти минут. Подошла машина. Ехали мы недолго. Сталин встретил меня у подъезда. Я вышел из машины и, подойдя к Сталину, отрапортовал:

— Товарищ Сталин, по вашему приказанию прибыл! Он мягко отвел мою руку от козырька и сказал:

— Зачем же так официально?! Давайте проще!

— Хорошо, товарищ Сталин. Но это у меня по привычке. Сталин улыбался в усы.

— Если по привычке, то я тут ни при чем!

Мы прошли в большую комнату, в бильярдную. Сталин начал меня расспрашивать о положении в Германской Демократической Республике. В ту пору я был Главнокомандующим Группой советских войск и председателем Советской контрольной комиссии в Германии.

Ужин был собран на открытой веранде. Непринужденная обстановка за столом располагала к откровенности. Я спокойно отвечал на все вопросы, которые возникали у Сталина. Он вспомнил о Сталинградской битве и вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Чуйков, как вы думаете, можно ли было нам в декабре сорок второго года пропустить в Сталинград группу Майнштейна и там ее захлопнуть вместе с Паулюсом?

Мне приходилось думать о такой возможности в дни Сталинградского сражения. Мы не могли не принимать в расчет возможности прорыва войск Майнштейна к Паулюсу, т. е. возможности деблокировки окруженных частей. Скажем прямо, полной уверенности у нас, сталинградцев, в том, что танковый клин Гота не протаранит фронт внешнего обвода нашего окружения, не было. Могла позже пробиться к Сталинграду группа армий «Дон». Не исключено, что, деблокировав армию Паулюса, противник не дал бы нам возможности захлопнуть за ним дверь.

Одно мы тогда знали четко, что собственно окружение, полное окружение не так часто бывало и не так часто повторяется в военной истории. Мы отчетливо тогда понимали, что рисковать — выпускать из Сталинграда немецкую армию — мы не могли.

Могло ли случиться так, что, прорвавшись в Сталинград, Майнштейн мог влить окруженным силы и надежду на спасение, на выход вместе с деблокирующей группировкой из окружения? Это сковало бы еще надолго наши силы вокруг Сталинграда. Уничтожение такой крупной группировки отчаявшихся людей дело нелегкое и затяжное.

В духе этих размышлений я и ответил Сталину. Сталин вздохнул и задумался. Тихо проговорил:

— Это было очень рискованно. Рисковать нельзя было. Народ очень ждал победы! Он встал. Прошелся по веранде, остановился. Раскуривая трубку, вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Чуйков, что такое окруженный противник? Слишком уж нарочито простым показался мне вопрос. Я искал за ним какой-то скрытый смысл, но Сталин не ждал