Для современного читателя весь этот циничный анализ может показаться неправдоподобным, потому что сегодня мы не можем думать о других людях просто как об элементах окружающей среды, от которых необходимо избавиться, как от сорняков в огороде. Если только мы не психопаты, мы сочувствуем другим людям и не можем бездумно обращаться с ними как с препятствием или добычей. Тем не менее это сочувствие не мешало людям совершать все виды зверств на протяжении истории и доисторического периода. Это противоречие можно разрешить, вспомнив, что люди выделяют нравственный круг, в который могут входить не все человеческие существа, а только члены их клана, деревни или племени55. Люди внутри круга — объекты сочувствия; к тем, кто снаружи, относятся как к камням, реке или куску пищи. В своей предыдущей книге я упоминал, что в языке амазонского племени вари есть именные классификаторы, которые отделяют съедобные объекты от несъедобных, и что в класс съедобного входит любой, кто не является членом племени. Это побудило психолога Джудит Рич Харрис написать такое четверостишие:

Каннибализм настолько отвратителен для нас, что даже антропологи годами отказывались признавать обыденность этого явления в доисторический период. Первое, что приходит на ум: неужели другие человеческие существа действительно способны на такое извращенное поведение? Но защитники прав животных имеют, безусловно, такое же низкое мнение о мясоедах, виновных в миллионах смертей, которые можно было бы предотвратить, — и смерть они причиняют с особой жестокостью: кастрируют и клеймят скот без анестезии, вздевают рыбу на крючок и заставляют ее задыхаться в сачке или в лодке, варят лобстеров живьем. Моя цель — не сформулировать моральный аргумент в пользу вегетарианства, а пролить свет на особенности психологии человека в том, что касается насилия и жестокости. История и этнография предполагают, что люди могут относиться к незнакомцам так же, как мы сейчас относимся к лобстерам, и наше непонимание подобных поступков сродни непониманию наших действий со стороны защитников прав животных. Не совпадение, что автор «Расширяющегося круга» (The Expanding Circle) Питер Сингер написал и книгу «Освобождение животных» (Animal Liberation).

Наблюдение, что люди могут быть совершенно безразличны к тем, кто не входит в их нравственный круг, может служить отправной точкой в подходе к решению проблемы насилия: понять психологию круга настолько, чтобы убедить людей впустить в него все человечество. В предыдущих главах мы видели, как тысячелетиями нравственный круг ширился под влиянием роста числа взаимосвязей, делающих других людей более ценными, когда они живы, а не когда мертвы56. Как сказал Роберт Райт, «одна из причин, почему я не считаю, что мы должны бомбить японцев, — то, что они сделали мой минивэн». Другие технологии тоже внесли свой вклад в космополитическое мировоззрение, помогающее поставить себя на место других людей. Художественная литература, путешествия, знание истории и реалистическое искусство дают людям возможность представить себя в повседневной жизни людей, которые в другие времена могли бы стать их смертельными врагами.

Мы видели и то, как круг может сузиться. Вспомните, как Джонатан Гловер обнаружил, что зверства часто сопровождаются тактикой дегуманизации, например использованием уничижительных названий, ухудшением условий жизни, унизительной одеждой и бесчувственными насмешками, позволяющими не воспринимать страдания всерьез57. Эти тактики способны переключить ментальный рычаг и перевести человека из категории «личности» в разряд «неличности», после чего пытать и убивать его не сложнее, чем варить живьем лобстера. (Те, кто посмеивается над политкорректными названиями этнических меньшинств, — и я в их числе — должны помнить, что первоначально у них был гуманный смысл.) Социальный психолог Филипп Зимбардо показал, что даже среди студентов элитарного университета тактика дегуманизации может легко привести к тому, что они начинают выталкивать друг друга за пределы нравственного круга. Зимбардо создал имитацию тюрьмы в подвале факультета психологии Стэнфордского университета и наугад разделил студентов на «узников» и «охранников». Узники должны были носить робу, кандалы, а на голове — имитирующие бритую голову колпачки из нейлоновых чулок, обращаться к ним следовало по порядковым номерам. Спустя короткое время «охранники» начали издеваться над «узниками» — вставали им на спину, пока те отжимались, поливали их из огнетушителей, заставляли чистить унитазы голыми руками — и Зимбардо прервал эксперимент из соображений безопасности участников58.

Но бывает, что неожиданно прорвавшиеся человеческие признаки жертвы переключают рычажок обратно на сочувствие. Однажды, когда Джордж Оруэлл воевал на гражданской войне в Испании, он увидел бегущего полуодетого человека, одной рукой придерживающего брюки. «Я не стал в него стрелять, — писал Оруэлл. — Я не стрелял частично из-за этой детали — из-за брюк. Я приехал сюда убивать "фашистов", но человек, поддерживающий штаны, чтобы не упали, — не "фашист", он, очевидно, человеческое существо, такое же, как ты сам»59. Гловер приводит еще один пример, о котором сообщил журналист из ЮАР:

В 1985-м в Южной Африке, еще во времена апартеида, в Дурбане проходила демонстрация. Полиция атаковала ее с обычной жестокостью. Один из полицейских погнался за чернокожей женщиной, явно намереваясь ударить ее дубинкой. И тут у нее на бегу соскользнула с ноги туфля. Грубый полицейский был при этом хорошо воспитанным молодым буром, он знал, что, если женщина теряет туфельку, ты должен ее поднять. Когда он подавал ей туфлю, их глаза встретились. И так как ударить ее было уже невозможно, полицейский оставил женщину в покое60.

Однако мы не должны обманываться и думать, что реакция Оруэлла (одного из величайших голосов совести XX века) или «хорошо воспитанного» бура типична. Многие интеллектуалы верят, что большинство солдат не может заставить себя открыть огонь в битве. Заявление даже на первый взгляд невероятное, учитывая десятки миллионов солдат, убитых в войнах прошлого века. (Мне это напоминает профессора из пьесы Стоппарда «Прыгуны», который отмечает, что парадокс Зенона не позволяет стреле достичь цели, так что святой Себастьян, видимо, умер от страха.) Оказалось, это поверье опирается на единственный сомнительный опрос пехотинцев Второй мировой войны. В последующих интервью мужчины отрицали, что их вообще спрашивали о том, стреляли ли они во врага, а уж тем более что они говорили, будто не стреляли61. Недавние опросы солдат, принимавших участие в сражениях, и боевиков в этнических бойнях показывают, что они часто убивают с азартом, иногда в состоянии, которое они описывают как «ликование» или «экстаз»62.

Истории, рассказанные Гловером, вселяют надежду, что люди способны помещать незнакомцев внутрь защищенного от насилия нравственного круга. Но они также напоминают нам, что, возможно, по умолчанию наши настройки установлены на удержание их снаружи.

* * *

Во-вторых, недоверие. Гоббс перевел «Историю Пелопонесской войны» Фукидида и был поражен его наблюдением: «Что сделало войну неизбежной, так это рост могущества Афин и страх, который это вызвало в Спарте». Если у вас есть соседи, они могут позариться на ваше имущество, и тогда вы станете препятствием на пути к осуществлению их желания. Так что вы должны быть готовы защищать себя. Защита — сомнительное занятие, даже с технологиями вроде крепостных стен, линии Мажино или противоракетной обороны, и еще более рискованное — без них. Единственной возможностью защитить себя может быть уничтожение потенциально враждебных соседей превентивным ударом. Как советовал бейсболист Йоги Берра: «Лучший вид защиты — нападение. И наоборот».