И науке следует вести себя «крайне осторожно» с религией. Тут придется делать выбор – или вера, или разум. Впрочем, часто наука служила основанием для создания религиозных построений. Как известно, Августин воспользовался истиной в математике (2+2=4), говоря о необходимости и истинности теологических истин. Прекрасная идея, если принять во внимание, что вера не требует доказательств истинности существования Бога. При таком подходе понятно, что церковь нередко, как мы убедимся в этом в дальнейшем, будет выступать палачом науки. Причины такой реакции «святых отцов» понятны, ибо наука требует точных доказательств, а не утверждений типа «Верую, хотя это абсурдно». К тому же миры науки и религии часто приходили к столкновению. Скажем еще более определенно: увы, там, где начинается вера, там заканчивается наука. Я. Буркхардт верно писал: «Монах преследовал идеалы и цели, являвшие полную противоположность языческой сверхобразованности и распущенности, и если между двумя нравственными мирами, именуемыми «язычество» и «христианство», и существовали точки, где они примирялись или даже сближались друг с другом, то, по крайней мере, в данном вопросе отношения между ними строились на глубинной, неискоренимой враждебности. Каждая строчка, дошедшая от предыдущих столетий, будь то иероглифы или греческая скоропись, несла на себе омерзительный отпечаток язычества, идолопоклонничества, колдовства; потому читать оставалось (настолько, насколько чтение дозволялось вообще) только благочестивые христианские книги, написанные большей частью такими же монахами или переведенные на египетский с других языков. Ситуация с древним искусством была такая же, как с древней литературой; Аммония, например, восхваляли, поскольку, навестив Рим, он заметил там лишь базилики Святого Петра и Святого Павла. Далее строгая дисциплина должна была отрезать монаха от всех его предыдущих связей, в первую очередь от семьи, оберегать его от создания новых и заставлять трудиться. Правила Пахомия носят по преимуществу мрачное впечатление полицейских постановлений, и в этом их позволительно сопоставить с Уставом святого Бенедикта… Конечно, не следует искать идеал христианской жизни среди монашеских поселений». Христианскую жизнь лучше всего вести в образованной и культурной среде. Вспомним, что сказал Августин военачальнику Бонифацию, когда тот вдруг захотел оставить надоевшую ему военную жизнь и стать монахом. Он сказал: хороший военачальник-христианин куда нужнее, чем еще один монах среди бесчисленного множества монахов! Потому и мы хотим, чтобы Христос не посрамлял книжников (в том нет ни славы, ни пользы ни Ему, ни Церкви), а выступал с ними заодно и в дружном строю (во славу человечества)…

П. Веронезе. Иисус среди мудрецов в храме. 1558 г.

Впрочем, истины ради надобно сказать, что Бог не только «мешал», но и «помогал» науке. Если бы пришлось перечислить всех ученых, что посвятили Богу свои работы частично или целиком, не хватило бы места в нашей книге. Безусловно, Бог оказался крайне удобным и полезным инструментом для философов, теологов, религиеведов. Он стал основанием ряда существующих систем. Скажем, Шеллинг мыслит Бога как высшую точку системы, как causa sui. Согласно его представлениям, именно Бог делает возможным людскую свободу, то есть свободу следовать добру или злу. Шеллинг пишет: «В Божественном разуме есть система, но сам Бог – не система, а жизнь». Мы представляем божье творение и тем самым принадлежим Творцу. Однако эти умопостроения часто оказываются вне биологической и социальной реальности. Если эта система и царит, то она царит где-то там, в высотах небес, а не на земле.

Тут же на земле светская власть слишком часто пребывает в тенетах Сатаны, с которым церковь и религия просто ничего не могут поделать. Это может означать одно из двух: или Бог – чистой воды фантазия и утопия, или миру потребуется новая Реформация, которая создаст мир и человека по его законам… И тогда, возможно, вновь настанет час церкви! Вспомним о том, что некогда, как сказано в Книге Еноха (100 г. до н. э.), уже имела место преобразовательная атака сынов Божьих на мир человеческий («низвержение ангелов»). Тогда две сотни ангелов под водительством Семазы сошли на землю и взяли себе в жены дочерей человеческих. Среди воинства ангелов, что обучали людей наукам и искусствам, особенно выделялся Азазель. От их брака с земными женщинами и родились исполины, обладавшие к тому же глубокими знаниями и умом. Беда лишь в одном: несмотря на все их познания и прогрессивный образ мышления, эти исполины вскоре стали пожирать людей. Может, время это близится?!

Говоря о Боге и вере, нельзя не сказать об Иуде… Фигуру эту не обошли вниманием. Его изображали то экономом при Христе (ибо Иоанн изобразил его с денежным ящиком), то в облике «ревностного агента еврейского духовенства». Третьи хотели бы видеть в нем главу восставших. Четвертые характеризовали Иуду как талантливого актера. Пятые наделяли даром философа, сравнивая с Филоном. Но никто не желает видеть в нем то, кем он был на самом деле. А был он, если не применять к нему характеристики самого Иисуса (тот сказал апостолам, имея в виду Иуду Искариота, «один из вас дьявол»), рационалистом-скептиком и циником, не верившим ни в какие божественные откровения и чудеса. Иуда уверен, как и члены Синедриона: мир – материалистичен и практичен. В нем правы те, на чьей стороне сила, власть и деньги. В борьбе за обладание ими все средства хороши. Ради денег Иуда и предал Христа. Это видим во все времена: ради власти и денег Прусий предал Ганнибала, Август – Цицерона, Иуда – Христа. Предавали все: Медичи, Стюарты, Гогенцоллерны, Романовы, Ротшильды, Горбачевы, Ельцины, Гайдары, Чубайсы, Березовские. Для вождей племени иуд предательство стало нормой, второй натурой. Секта каинитов, почитавшая Иуду (возникла еще во II в. н. э.), рассматривала предательство чуть ли не как высшую доблесть. Она и по сей день правит миром и издевается над человечеством. Хотя герой романа польского писателя Г. Панаса «Евангелие от Иуды» предстает перед нами в благообразном облике олигарха и ростовщика, не чуждого философии и культуры. Польский делец-романист попытался сделать из Иуды этакого нового растиньяка – ученого, буржуа, финансиста, торгаша, своего духовного наследника. Это все равно что из американца-христопродавца Бжезинского сделать Иоанна Крестителя.

Висенте Хуан де Хуанес. Тайная вечеря

Иуда утверждает, что Иисус будто передавал ему «философский завет». В чем же состоял сей завет? Лишь много лет спустя после гибели и вознесения Христа понял он его суть: «Так вот, дорогой друг, лишь много лет спустя я понял правду: нет власти без великой крови, (как) нет владычества без страха. Всякий властелин вынужден убивать, и боги подневольны этому закону, все, даже самые добрые, каких может измыслить человеческий разум». Иуда словно оправдывает убийство. Признав, что мир сотворен богом (пусть богом философов), не причастным к делам мира сего, мы превращаем Его в великого убийцу, повинного за все злодеяния, совершаемые на orbis terrarum искони и до конца времен. Вывод напрашивается сам собой: убийство Христа оправдано, ибо он покусился на власть! Молодой олигарх Иуда («представитель уважаемой фирмы, пусть и неподобающе молодой»), друг Синедриона, считая Христа путаником или в лучшем случае наивным идеалистом, предает его из абсолютно «идейных побуждений». Но Христа и ныне предают слуги Его.