– Я знаю, какого будущего для тебя хотела бы мама, Теодор, – без конца повторял он. – Она хотела бы, чтоб ты начал все заново. В другом городе.

Он был прав. Но как мне было ему объяснить, что в череде хаоса и бездушия, которая началась после ее смерти, эти прежние желания утратили всякий смысл?

Погрузившись в размышления, я завернул за угол к метро и, выуживая из кармана проездной, заметил заголовки на газетных стойках:

ПРОПАВШИЕ МУЗЕЙНЫЕ ШЕДЕВРЫ НАЙДЕНЫ В БРОНКСЕ.

СТОИМОСТЬ ЭКСПОНАТОВ ИСЧИСЛЯЕТСЯ МИЛЛИОНАМИ!

Я так и застыл на тротуаре, с обеих сторон меня обтекали потоки жителей спальных районов. Потом – оцепенело, чувствуя, будто на меня все так и смотрят, с колотящимся сердцем – я прошел назад к стойке (правда ведь, если подросток моего возраста покупает газету, то это совсем не так подозрительно, как кажется?) и кинулся через дорогу, к скамейкам на Шестой авеню, чтобы ее прочесть. В одном из домов в Бронксе полиции по анонимной наводке удалось найти три картины – Георга ван дер Мейна, Вибранда Хендрикса и Рембрандта, все они пропали из музея после взрыва. Картины были найдены на чердаке, их завернули в фольгу и засунули между запасных фильтров для системы центрального кондиционирования. Сам вор, его брат и теща брата, которой принадлежал дом, взяты под стражу и могут быть отпущены под залог, если их признают виновными, то каждого из них ждет тюремное заключение общим сроком до двадцати лет.

Статья была на несколько полос, с хронологической шкалой событий и диаграммами. Вор – врач со скорой помощи – подзадержался после сигнала покинуть здание, снял картины со стены, завернул их в простыню, спрятал под складной переносной каталкой и, никем не замеченный, вышел вместе с картинами из музея. “Он брал картины, даже не представляя их ценности, – рассказывал в интервью сотрудник ФБР. – Просто схватил первое, что попалось под руку. Когда он принес картины домой, то не знал даже, что с ними делать, поэтому посоветовался с братом, и они с ним спрятали полотна дома у тещи брата, которая, по ее словам, ничего об этом не знала”. Немного порывшись в интернете, братья, судя по всему, поняли, что знаменитейшего Рембрандта просто так не продашь, и следователи вышли на их тайник на чердаке как раз тогда, когда братья пытались продать одну из картин калибром поменьше.

Но мне в глаза бросился заключительный абзац статьи – так, будто он был набран красным шрифтом.

Теперь у следователей появилась надежда отыскать и другие пропавшие картины, и теперь они отрабатывают сразу несколько нью-йоркских версий. “Стоит потрясти дерево посильнее, и яблоки так и сыплются”, – говорит Ричард Наннэлли, координатор специальной группы ФБР и полиции Нью-Йорка по расследованию преступлений в сфере искусства. “Обычно, когда крадут предметы искусства, их стараются как можно быстрее вывезти из страны, но эта находка в Бронксе свидетельствует о том, что мы имеем дело с любителями, неопытными ворами, которые совершили кражу, поддавшись порыву, а теперь не знают, как такие вещи продавать или прятать”. По словам Наннэлли, полиция начала заново разыскивать, опрашивать и проверять тех, кто присутствовал тогда на месте взрыва. “Теперь, конечно, у нас появилась версия, что многие пропавшие картины все это время могли быть в Нью-Йорке прямо у нас под носом.

Меня затошнило. Я вскочил, выбросил газету в ближайшую урну и вместо того, чтоб идти к метро, поплелся обратно по Канал-стрит и где-то с час на жутком холоде слонялся по Чайнатауну – дешевые электротовары, кроваво-красные ковры в димсамных, – через запотевшие стекла я таращился на лакированные ряды насаженных на крюки уток по-пекински и думал только: черт, черт!

Краснощекие уличные торговцы, укутанные, словно монголы, перекрикиваются через дымящие жаровни. Окружной прокурор. ФБР. Новая информация.

Мы намерены привлечь преступников к ответственности по всей строгости закона. Мы совершенно уверены, что вскоре обнаружатся и другие пропавшие картины. При работе над этим делом местные правоохранительные органы плотно сотрудничают с Интерполом, ЮНЕСКО и другими федеральными и международными службами.

Это было повсюду. В каждой газете: даже в китайских газетах найденная картина Рембрандта торчала посреди струек иероглифов, выглядывала из коробок с непонятными овощами и угрями на льду.

– Вот уж от чего передергивает, – тем же вечером сказал Хоби за ужином с Амстиссами, взволнованно хмуря лоб. Он только и мог говорить, что о найденных картинах. – Повсюду раненые, люди истекают кровью, а этот – картины со стен снимает. Выносит их на улицу, несет под дождем!

– Ну, не скажу, что это меня удивляет, – сказал мистер Амстисс, который пил уже четвертый виски со льдом. – Знаешь, когда у мамы был второй сердечный приступ – и слов нет, чтоб описать, какой бардак тут был после того, как уехали эти слоны из Бет-Израиль. По всему ковру – черные следы. Мы еще неделями потом натыкались на пластиковые колпачки от шприцев по всему дому, собака один чуть не проглотила. И еще они что-то разбили, Марта, что там было – что-то в шкафу с фарфором?

– Ну, слушай, я о врачах на скорой плохого никогда не скажу, – ответил Хоби. – Те, что к нам приезжали, когда Джульетта болела, меня прямо-таки поразили. Я просто рад, что картины нашлись и не слишком пострадали, а то была бы настоящая… Тео? – вдруг обратился он ко мне, так что, дернувшись, я поднял глаза от тарелки. – С тобой все нормально?

– Извините. Я просто устал.

– И неудивительно, – любезно заметила миссис Амстисс. Она преподавала историю Америки в Колумбийском университете, и это ее Хоби любил, и с ней-то он и дружил, мистер Амстисс, к сожалению, шел к ней в нагрузку. – У тебя был трудный день. Переживаешь насчет экзамена?

– Да нет, не особо, – ответил я, не подумав, о чем тотчас же пожалел.

– Ой, да поступит он, – вмешался мистер Амстисс. – Поступишь, – сказал он уже мне тоном, в котором читалось, что уж это любой идиот сумеет, а затем продолжил, повернувшись обратно к Хоби: – Да львиная доля всех этих программ по раннему поступлению в колледж – одно название, правда ведь, Марта? Раздутый выпускной класс. Пробиться туда сложно, но стоит поступить – и все, плевое дело. Она вся такая, нынешняя молодежь – поучаствуют, покрутятся, а потом ждут, что им выдадут приз. Проигравших нет. Знаешь, что Марте тут на днях заявил один ее студент? Скажи им, Марта. Этот мальчик подходит, значит, после семинара, хочет поговорить. Хотя какой он там мальчик – аспирант уже. И знаешь, что он ей сказал?

– Гарольд, – сказала миссис Амстисс.

– Сказал, что волнуется из-за экзамена, хочет с ней посоветоваться. Потому что он, видите ли, не очень хорошо все запоминает. Молодец какой, правда? Аспирант, изучающий историю Америки. Не очень хорошо все запоминает.

– Да бог свидетель, я тоже не слишком хорошо все запоминаю, – миролюбиво откликнулся Хоби и, собирая тарелки, переключил беседу на другие темы.

Но поздно ночью – Амстиссы давно ушли и Хоби уже спал – я сидел у себя в комнате, глядел из окна на улицу, вслушивался в полуночное громыхание грузовиков вдали на Шестой авеню и изо всех сил старался унять в себе панику.