Более того, просмотрев распечатки, Хейверс поняла, что ответов – если таковые и были написаны – здесь не хранилось. В случае данного конкретного письма, следом за ним шло нечто написанное Каролиной меньше чем через двадцать четыре часа. В этом новом своем послании она извинялась за то, что столь бесцеремонно выплеснула все свои комплексы и тревоги на Клэр. В частности, Голдейкер утверждала, что, печатая предыдущее письмо, она была сама не своя, и эту вспышку эмоций спровоцировала вовсе не Эббот своим вполне резонным вопросом, а телефонный звонок «извращенки Индии» о Чарли, ее теперь уже единственном сыне. Мол, та выразила свою озабоченность его подавленным настроением, а также отказом обратиться за помощью к психоаналитику. Индия опасалась, что депрессия может довести его до самоубийства, как это случилось с его братом.

«Это совершенно сломило меня. Когда я написала вам, у меня только что состоялся разговор с нею, – объясняла Каролина. – Прошу вас, простите меня. Работать у вас – единственный для меня способ постоянно не думать про Уилла. Иначе мне просто не выжить».

Барбара вновь посмотрела на предыдущее письмо, отправленное в три тридцать утра. Каролина только что разговаривала с Индией по телефону? Это в половине четвертого? Как-то сомнительно. Поверила ей Клэр или нет – неважно, так как через пару часов письма Голдейкер снова пришли в норму. Странно, хотя обе женщины виделись практически каждый день, Каролина писала так, как будто их разделяли многие мили, и они играли в друзей по переписке. Она писала своей работодательнице ежедневно. Последующие пятьдесят с лишним писем были вполне безобидны, пока что-то вновь не вывело ее из себя. На тот момент Каролина уже поднялась по работе на ступеньку выше – из уборщицы была повышена до экономки и поварихи. Внимательно вчитавшись, Барбара выяснила, что на сей раз Клэр высказала свои претензии по поводу поданного ею ужина: «Рыба была слегка с душком». По всей видимости, именно эта фраза подтолкнула ее помощницу выплеснуть все, что она об этом думает, на целых две страницы: «Давайте посмотрим, как вы используете меня и как других людей, потому что вы именно такая, вы привыкли использовать людей. Вот что я узнала о вас, и не только ЭТО».

Она буквально пылала праведным гневом, сочиняя послание, в котором перечисляла все грехи Клэр Эббот, самым страшным из которых были ее отношения с братом. Тот обратился к ней за финансовой помощью, «но вы ему отказали, так как не можете простить его, потому что вы единственная на всей планете, кому дозволено страдать, не так ли, Клэр? Вы поступаете так, как будто вы первая, у кого есть брат, который забрался к вам в постель. Поэтому позвольте спросить вас: вы хотя бы представляете себе, что такое быть изнасилованной собственным отцом? Нет, вы даже не представляете, потому что ваш брат не изнасиловал вас, а лишь сунул пальцы, куда не следует; вы же решили, что это самое худшее, что только может с кем-то случиться».

Сама она регулярно подвергалась сексуальным домогательствам со стороны собственного отца, утверждала Каролина. Когда же, не выдержав, она обратилась за защитой к матери, «вы представляете что это такое, когда ваша собственная мать вам не верит. Конечно, откуда вам это знать? Поэтому, когда я совершаю промашку с какой-то там чертовой рыбой, это сразу же говорит, что вы за человек, Клэр. Вам наплевать на других людей. Жаль, что я раньше этого не знала. Эх, знай раньше, я никогда бы не пошла работать к такой эгоистке, как вы, самовлюбленная вы дура!».

Слово самовлюбленная было обведено черным, а на полях нацарапано еще одно имя и цифры «Коули 242». Если Клэр и ответила на это сумбурное послание, в папке ее письма не оказалось.

Как и в предыдущих случаях, назавтра последовали извинения. На сей раз это было нечто в духе того, что «я неверно поняла, что вы имели в виду, говоря про рыбу, что она с душком. Я купила ее свежей, и потому решила, что вы хотели сказать мне, будто я, в отличие от вас, не знаю, какой должна быть свежая рыба. Я не могу объяснить, почему я так подумала. Наверное, это как-то связано с Фрэнсисом и его вечными отказами помочь Уиллу, когда тому требовалось лишь небольшое хирургическое вмешательство… Боже, я не могу поехать туда и написать про Уилла! Наверное, я схожу с ума».

Дочитав послание до конца, Барбара медленно выдохнула, думая не только о письмах, но и о пометках на полях.

Она представила себе, каково было бы ее будущее в полиции, если б она – вдобавок к уже имеющимся проступкам, коих было немало – строчила вышестоящим офицерам одно оскорбительное послание за другим. Что ни говори, а странно, что Клэр не уволила эту нахалку. Более того, вместо того, чтобы дать ей коленом под зад, она возлагала на нее все новые и новые обязанности и допускала в свой феминистский кружок. Единственное объяснение, какое было у Хейверс на данный момент, сводилось к тому, что у Голдейкер имелся на хозяйку какой-то компромат, которому она грозилась дать ход в случае своего увольнения.

Барбара быстро пролистала последние несколько писем. К этому времени она уже разделалась с сандвичем и сырным тостиком, а ветчинный салат давно уже терпеливо дожидался своей очереди. Девушка попросила принести ей чаю, и на сей раз официантка проявила удивительную расторопность. Добавив в чай молока и сахара, сержант попросила завернуть ветчинный салат, так как она, пожалуй, возьмет его с собой. Допив несколькими глотками чай, а заодно отправив в желудок кусок пирога с ананасом, Барбара принялась читать дальше.

Алистер Маккеррон, докладывала хозяйке домоправительница, завел интрижку с «этой шлюшкой Холси, которая наверняка сосет ему член за пятерик, потому что он, уж поверьте мне, ни за что не даст больше». Хотя Каролина и застукала их после работы на полу пекарни – «ее на коленках, а он лишь стоял и довольно ухмылялся, потому что использовал ее так, как использовал меня в те дни до того, как я застукала его с няней моих детей, а ведь той, бог мой, было всего девятнадцать, но Уилл был в кухне, а они спрятались в кладовке. Клянусь, вам вряд ли будет приятно узнать, что мой маленький сын рассказал мне про то, что видел, чем они занимались, а ведь ему было всего восемь лет! Не знаю, почему я до сих пор его не бросила, потому что, уж поверьте мне, с таким мерзавцем, как он, никакая нормальная женщина не станет связывать себя серьезными отношениями». Ее муж заявил, что «не расстанется с этой похотливой дурой, что это все равно, что отрезать собственную конечность. Он, конечно, употребил слово “рука”, но мы-то знаем, что на самом деле он имел в виду своего лучшего дружка, что торчит у него между ног».

Этот пассаж также обильно сопровождался разного рода пометками, именами и цифрами. Но теперь к ним добавились написанные карандашом комментарии, по всей видимости, сделанные рукой самой Клэр Эббот. В основном, это были сокращения вроде уд., выбр., доб., с.о. с. Они, а также имена и цифры, внезапно навели Барбару на мысль, что, вполне возможно, Клэр поощряла эти послания, чтобы Каролина писала ей, изливая в них душу. По их количеству и содержанию было не похоже, чтобы писательница потребовала прекратить это делать.

«Теперь он пьет, причем каждый вечер, Клэр». Так начиналось последнее письмо, на которое посмотрела Барбара. «И как он при этом умудряется утром вставать и работать в пекарне, как до сих пор ничего там не спалил, для меня великая загадка. Потому что, уж поверьте мне, я не намерена ему помогать, пока он не избавится от этой сучки. Чего он, конечно же, не собирается делать. Она ждет, когда он бросит меня. Но он-то знает: пусть только попробует, как получит от меня за все! Я отдала ему мою жизнь, и вот как он отблагодарил меня. Впрочем, он всегда был такой. Не прошло и пары лет, как мы поженились, а он уже начал водить девок в свой магазин на Уайткросс-стрит. Я случайно это обнаружила, когда занесла ему туда ленч. Он же заперся изнутри, хотя я точно знала, что он там. В общем, я кулаком разбила стекло и застукала его со спущенными брюками, а эта сучка знай себе ублажала его. Думаю, вам понятно, как херово ему было, тем более что его бесценный пол был забрызган кровью его собственной жены. Слышали бы вы, что он потом наплел медикам из «Скорой»! Мол, я чем-то сильно расстроена и потому порезала себя, и за мною нужно хотя бы несколько дней наблюдать, чтобы я, не дай бог, снова чего не натворила. Ежу понятно, что все это время он днем и ночью трахал эту сучку няню. Черт побери, я не помню ее имени, она вечно порхала туда-сюда, вернее сказать, это его член порхал в ней туда-сюда, и когда я вернулась домой, то застукала их в собачьей позе, а Уилл и Чарли наблюдали за ними, как будто это была телепередача…»