Она была любимицей Отдела. Рассказывала взахлеб о его буднях. Как Дерягин показывал, согласуясь с древней рукописью, масонские приветствия и знаки; как вели себя и как выглядели те или иные читатели; как Эдуард Соломкин отмечал день рождения свой среди подвальных труб «Ленинки» по благословению начальника; что говорила ее подруга, прекрасная и, увы, тоже покойная дочь Аполлона Кузьмина Танечка; что писал Петр I в своих неопубликованных рукописях и как против отдела восстают все монстры гибнущей страны…

Родные русские живые!

Берегите друг друга!

Все, о чем я написал, было ВЧЕРА.

Почти всех, о ком я написал, уже нет.

Лелейте, нежите, любите друг друга.

Не дожидайтесь скорбных поводов для добрых слов – друг другу!

Мы гибнем от черствости.

Я был в четвертом классе, когда появилась долгожданная Светка. Я прыгал по партам и ходил на руках от радости.

Она родилась 7-месячной, как Черчилль, и даже не сразу подала голос. Зато уж как подала, стекла одноэтажного роддома на Кубинке зазвенели. Много позже, уже будучи солисткой «Веселых картинок», она на спор «входила» в резонанс, чтобы оконные стекла вздребезжали…

Когда я увидел ее впервые, был потрясен жалким зрелищем двухкилограммового младенца с торчащими из ноздрей трубочками. Роддом топился углем, внешне был замызганным, но работали там святые женщины, которых наша поредевшая семья до сих пор вспоминает.

С перепугу дите стали откармливать, как на убой. Вскоре сестренка преобразилась в мордастого младенца с «перевязочками» на ручках и ножках. Наоранный пуп почти погрузился в складки. Но что характерно – с самого раннего детства и почти до конца Светка источала радость, славную такую энергию, всегда приветливо улыбалась, готовая обнять весь мир, оказавшийся столь жестоким для нас.

Я обожал, глядя на нее, спящую-сопящую. Как известно, выражение лица – бесконтрольное – спящего человека, говорит многое, если не все, о его характере. Так вот, эта улыбчивая безмятежность спящего младенца оставалась со Светланой Викторовной всю сознательную жизнь.

Спи, сестренка младшенькая!

До чего же вечер хорош!

Спи, моя упряменькая.

Не заметишь, как подрастешь…

Когда, много лет спустя, я слышал эту песню Коли Емелина, с которым, кстати, Света была не только знакома, но и несколько раз дуэтом «зажигала» с ним, мне вспоминались вот те самые картины…

По-моему, она никогда не болела. Родители таскали ее везде, как и меня раньше, в том числе в лес на шашлыки и на концерты самодеятельности, где мать наша пела, а отец читал Есенина или что-нибудь про партию. На шашлыках она бегала босиком по лужам и пела, все время пела.

От нее исходила сплошная радость. Верхняя губка двигалась, как у народной артистки Советского Союза. С первыми признаками сознания она выступала, стоя на столе, разыгрывала репризы с отцом и другими шебутными родственниками, которые, наверное, уже все собрались «там», вне нашего скорбного мира.

Мы были избалованы атмосферой нашей семьи. И мать, и отец, и мы, двое детей, каждый день рвались друг к другу, чтобы наперебой во всех подробностях и чуть ли не одновременно рассказать, что пережили-испытали, потеряли-обрели за сегодня. Потом мы инстинктивно стремились воссоздать эту атмосферу, но это уже было невозможно. Идеализм расшибался в куски, и его становилось все меньше и меньше.

Отец в нашем военном городке всегда был «Дедом Морозом», и как только дите начало что-то соображать, оно стало его неизменной спутницей – «Снегурочкой». Это безмятежное время Светка вспоминала всю жизнь. Но столкновение с реальностью, возможно, не было бы столь болезненным, если бы не рай нашего детства.

Помню, ей было лет пятнадцать, когда я сообщил сестре, что Ленин – говно. Она, бедная, остолбенела и чуть не расплакалась. Но шок прошел быстро, и до самого конца она была не только сестричкой и дружочком, но и соратником в нехилых делах наших скорбных.

Когда остались «позади детства толстые щеки…», как она писала, моя маленькая сестра погрузилась в жизнь мегаполиса.

Любая формальная карьера вызывала у нее отвращение. Отец сердился, называл ее баржой неуправляемой.

Я устраивал ее на работы методично и беспристрастно, понимая, что она ищет чего-то «горнего». Точно так же по праву и обязанности старшего брата я деликатно подыскивал ей женихов. Но эти «отличные парни отличной страны» были для нее слишком стерильными, слишком банальными. Я это понимал, и потому-то ни на чем не настаивал.

К тому же упрямство ее было стальным. Как-то, 20-летняя, девочка хватила лишку винца. Братец пытался ее уложить, но в ней оказалась такая силища, что 30-летний бывший гимнаст, – я, то бишь, – прекратил всякие попытки.

Мы очень, очень любили друг друга. Она благоговейно хлопала глазами, когда старший брат делал уроки, стремясь «покорить Москву», когда мы до умопомрачения репетировали ансамблем. Часто я брал ее с собой на те же лесные гулянки, на концерты и прочие мероприятия, коих была уйма. И она никому не мешала. На всю жизнь мои друзья стали и ее друзьями. И новые мои друзья тоже становились ее друзьями.

Когда Светлана Викторовна работала в Отделе рукописей «Ленинки», она стала любимицей этого легендарного отдела, который возглавлял легендарный же человек – Виктор Яковлевич Дерягин. Если помните, тогда, в конце 80-х, разгорелась нешуточная схватка за «библиотеку Шнеерсона». Хасиды обнаглели на всю голову, и, ничего не стесняясь, требовали рукописи, не имеющие цены. Они содержали лютые факты и установки, относящиеся к истории этой изуверской секты.

Дерягин заявил, что сожжет рукописи вместе с собой, он ночевал в Отделе. Весь коллектив стал стеной против хамов, буквально гадивших на территории национального книгохранилища. Апогея эти события достигли, когда мою «матрешку» выкатили пред пучеглазые очи хасидов на тележке для перевозки книг, на которой было написано «Еврейский броневик». Она соскочила на ступени парадной лестницы «ленинки», и, передернув на плечах цветастый платок, во все свои октавы задорно и с дикой улыбчивой агрессией исполнила «Как при лужке, при лужке», а потом и «Пронюшку-Параню». Хасиды, уже вроде бы облегчившись до того, поневоле облегчились еще раз и ретировались. Больше их не видели. Разве что в Кремле…

Платок сыграл роль еще в одном эпизоде.

Светка работала в редакции нашей газеты «Я – русский!» Печатала. Печатала в темпе речи диктующего. На спор она даже печатала «со спины», как Моцарт играл в фильме Милоша Формана «Амадей».

И вот приходит съемочная группа хасидского канала НТВ – естественно, в поисках «русских фашистов». И натыкается на ямочки на щечках, тот же цветастый платок и обезоруживающую улыбку. Поняв, что общее между матрешкой и фашисткой – только буква «ш», дегенераты ретировались, как и их давешние собратья.

Тогда она уже была женой Димы Яншина, гитариста-виртуоза, лидера группы «ДК».