Пустое ведро с окровавленной марлей на дне досаждало, неприятно поскрипывая и привлекая внимание прохожих, но везти его домой значило снова тратить драгоценное время в автобусной давке. В советской стране, словно по завету дедушки Маркса, куда ни плюнь – везде борьба!

Взявшись за руки, они бодро вышагивали к ближайшему лесопарку, где надеялись найти свободную скамейку.

– А руки-то у нас сладкие, как у леденцовых зверушек! – смеялась Люда.

– У зверушек не бывает рук! – резонно заметил Саня.

– Не умничай, Шурик!

– Я не умничаю. Вот приклеишься ко мне, и пойдем вместе в армию!

– Представляю! Приходим на призывной пункт и дуэтом говорим:

«Дя-день-ка пол-ков-ник, мы расклеиться не можем!»

– Уж какой там спецнабор! Меня и осенью побоятся призвать!

Пустая скамейка все же отыскалась, но от комаров не было спасенья.

– Нет, Людка, надолго нас не хватит! Поцелуи получались беспокойные, нервные.

– Что ты предлагаешь?

– К тебе, – уверенно произнес он, по-видимому, считая, что сегодня его желания должны исполняться неукоснительно. – В общаге, сама понимаешь, проводы Витяя.

– Ты с ума сошел! – обиделась Люда. Дом ее родителей был с самого начала закрыт для их тайных свиданий. Даже когда они оставались одни в ее комнате, она не позволяла ему невиннейшего поцелуя. В доме безраздельно властвовал отец и в свое отсутствие оставлял невидимого пса сторожить девичью честь. Не зря Люда впадала в оцепенение, стоило прикоснуться к ней, и сама превращалась в Цербера, если он вел себя понастойчивей.

Все менялось в общаге. Несколько раз им удалось избавиться от Витяя.

Товарищ и сам понимал, что лишний, но иногда не проявлял инициативы, и Сане приходилось его выпроваживать к соседям на пару часов. Встречи всегда происходили днем, после занятий, а потом в обеденные перерывы. Здесь, в грязной обшарпанной комнате с казенным постельным бельем, Люда становилась гораздо податливей, благосклонно принимала его ласки, отвечая лишь тяжелым вздыманием груди, будто пела оперную арию. Первый эротический опыт в самом деле напоминает что-то оперное, фальшивое, театральное. Но в один прекрасный день, когда Люда вскрикнула громче обычного и он почувствовал всю глубину наслаждения, они стали мужчиной и женщиной. В тот раз обошлось без последствий, а потом Саня стал покупать презервативы, которые являлись дефицитом и составляли предмет гордости и хвастовства перед товарищами.

– Но почему? – настаивал он.

– Ты же знаешь. Я не могу там. И потом, разве нельзя обойтись без этого?

– Но я ведь два года буду обходиться без этого! Как ты не понимаешь?

– И что тебе даст всего один раз? – упрямо повела она плечом. – Неужели нельзя проститься, как люди?

– Но люди в основном так и прощаются!

– Не правда! Откуда ты это взял? Ты разве не видел в кино, как девушки провожали парней на фронт?

– Но ведь это кино! В жизни совсем по-другому.

– Значит, с сегодняшнего дня ты начнешь привыкать к суровым армейским будням! – выкрутилась Люда.

– Я знаю, – загрустил Саня, – это тебе не доставляет удовольствия. И ты меня скоро разлюбишь…

– Шурка, прекрати! – Она прижалась к нему всем телом и прошептала на ухо:

– Я люблю тебя, дурачка, и без этого! И никогда не разлюблю!

Они вышли из лесопарка на закате, сели в пустой трамвай и покатили к ее дому. Люда собрала в кулачок несколько шпилек, и волосы упали ей на плечи.

Он следил за ней, уткнувшись подбородком в поручень сиденья.

– Какая ты красивая!

– Да ну тебя! Самая обыкновенная. Вот Софи Лорен – другое дело! Она тебе нравится?

– Я люблю блондинок.

– Ничего ты не смыслишь в женской красоте! Блондинкам приходится много краситься, чтобы выглядеть привлекательными. А ведь лучше естественная красота.

– Но ты ведь не красишься.

– И что хорошего в этих белесых свинячьих ресницах?

Она явно напрашивалась на комплимент.

– Ты самая красивая в мире! – провозгласил он. Они добрались уже в сумерках. Как по заказу, поднялся ветер, нагнал тучи.

– Ты меня не провожай до подъезда, – попросила Люда. – Соседка на первом этаже все время сидит у окна и следит за всеми. Потом расскажет отцу.

Ветер усилился, трепал волосы и одежду, заглушал слова. Они стояли на пустыре с торца ее дома, обдуваемые со всех сторон.

Обнялись.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне зловеще поскрипывало на ветру.

– Я завтра приду тебя провожать, – пообещала она.

– Лучше не надо, – отказался он. – Мне будет тяжело…

– Пиши мне чаще…

– И ты… Не забывай.., –Никогда…

Путь от ее дома до заводского общежития проходил через цыганский поселок и занимал не более получаса.

Саня шел очень быстро, почти бежал, но не из страха, а потому что стыдился собственных слез. Вдали уже громыхало, но дождь не начинался. В поселке не было ни души. Все попрятались в ожидании ливня. Два года он ходил этим поселком, зимой и летом, ночью и днем, провожая Люду после занятий, после заводской смены. Он знал здесь каждое дерево, каждый кустик, но приходит время и надо сказать: «Прощайте, прощай…»

От поселка до общежития – рукой подать, но он вдруг остановился, ему показалось, что в порыве ветра, в раскате грома он слышит собственное имя.

Странное это ощущение, когда из черного тоннеля, каким предстал вдруг неосвещенный поселок, доносится:

– Шу-ура-а-а!

Он постоял с минуту, сомневаясь, но крик повторился. Это кричала она.

Саня ринулся в черноту тоннеля, ничего не различая в десяти шагах, кроме столбов пыли да деревянных резных ворот перед домами оседлых цыган.

– Лю-уда-а-а!

И вот уже совсем близко раздался жутковатый скрип пустого ведра.

Обнялись.

– Разве уже был дождь? – прижалась она к его мокрой щеке.

– Там, за поселком, накрапывал, – соврал он.

– А я, представляешь, оставила на даче ключ от квартиры! Господи, бежала за тобой целую вечность! И еще это проклятое ведро!

Молния шарахнула совсем близко и осветила марлю на дне ведра. Гром оглушил. И небо наконец прорвало. Ливень ударил с градом. Стало по-зимнему холодно.

Мокрые, замерзшие, счастливые, они ворвались в общежитие.

Им повезло дважды. Старик вахтер куда-то отлучился, и они беспрепятственно взлетели на третий этаж. А на столе в темной сырой комнате лежала записка от Витяя: «Решил попрощаться с городом. Проведу ночь на набережной. Встретимся на призывном. Привет Людмиле. Пока».