Сократ. Чтобы иметь учеников, надо быть очень мудрым, Анит. Я не знаю за собой подобного качества. Поэтому у меня нет учеников, а есть только – беседующие с Сократом… Афиняне! Вся моя жизнь протекла в этих беседах: я задавал вопросы вам и всегда был готов ответить на любой из ваших вопросов. Позвольте мне не изменять себе и в этот день.

Голоса из толпы (довольные его смирением). Пусть спрашивает!

Сократ. Спасибо, сограждане. (Мелету.) Ты обвинил меня, пифиец Мелет. Но я хочу спросить тебя: давно ли ты меня знаешь?

Мелет (насмешливо). Очень давно, Сократ.

Сократ. Ты уверен, Мелет, что сейчас ты всех нас ловко обманул. Но ты сказал правду. Ты знал меня очень давно, с рождения. И все вы – тоже.

Ропот толпы.

Как только вы появились на свет, вы сразу услышали: «Есть в Афинах хитрец Сократ! Он исследует то, что под землей и над землей. Он добирается до неба – туда, где звезды образуют великий порядок. И этому хитрецу ничего не стоит доказать юношам, что белое – это черное, и не щадит он даже бессмертных богов!» Это говорил обо мне не ты, Мелет, не ты, Анит, не ты, старый Ликон. Это говорили вы все! Это говорила молва!

Ропот толпы.

Есть защита против людей, но против молвы нет защиты. У нее тысячи уст, и у нее громоподобный голос. Ее нет, и она везде! И поэтому я знал давно, что осужден. И я всегда ждал сегодняшнего дня и готовился к нему. Он наступил! И в этот страшный мой день я отвечаю молве, афиняне! Все ложь! Сократ не посягал на богов! Сократ не устремлялся мыслями во владения Зевса и не исследовал того, что под землей, хотя я не вижу в этом ничего дурного.

Ропот толпы.

Просто для этого я был недостаточно мудр, афиняне! Единственное, что я осмелился сделать предметом своего исследования, – это человек. Это – я, это – вы, это – все мы, смертные. Я пытался понять, чем нам руководствоваться. Что такое добро и зло в каждом случае. Вот уж семьдесят лет мне, а я все не устаю исследовать человека и удивляться ему. Как много тут неожиданного, афиняне! Порой кажется – добро. Ну совершенно ясно, всем ясно – добро!.. А исследуешь поглубже, и выходит, что – зло, несомненное зло!

Ропот толпы.

Вот слушал я сейчас речь Ликона. Замечательная речь! Как искусно он обвинял меня! И я подумал, какое это прекрасное искусство – красноречие… Но тут же, по вредной своей привычке, усомнился. Точно ли прекрасно искусство красноречия? И вообще, искусство ли оно?

Гневный ропот.

Я разделяю ваше негодование! Сам негодую на себя! И чтобы тотчас развеять мои глупые сомнения, давайте обратимся к мудрому Ликону. (Кричит.) Ликон! Ликон!.. Мудрый старец спит.

Продик (выходит вперед). Я готов побеседовать с тобой, Сократ, вместо Ликона, о прекрасном искусстве красноречия.

Сократ. Как хорошо! Здесь Продик – друг моего детства. Он – искусный оратор и наверняка легко убедит всех нас, что красноречие…

Продик (твердо). Красноречие – прекрасно, и оно великое искусство!

Сократ. Браво! Я чувствую, сомнения отступают. Ну в чем же все-таки его красота?

Продик. Например, в пользе, Сократ, в огромной пользе для владеющего этим искусством.

Сократ. Например?

Продик. Например, если я позову сюда врача… даже самого знающего из врачей… то, обладая красноречием, я легко докажу народу, что понимаю больше в вопросах врачевания, чем этот, самый знающий из врачей. Веришь ли ты, что я могу так сделать, Сократ?

Сократ. Верю.

Продик. Даже больше того, я смогу добиться при помощи красноречия, что сограждане изберут врачом меня вместо этого, наилучшего из врачей.

Сократ (потрясен). Тебя, который ничего не смыслит во врачевании?

Продик. Да!

Сократ. Замечательно. (После паузы.) Но оттого, что тебя изберут врачом, ты ведь не станешь врачом на самом деле?

Продик. Ну конечно, нет.

Сократ (наивно). И не сможешь вылечить никого из нас?

Продик. Ну конечно, нет.

Сократ. Что же выходит? Значит, красноречие – это средство, при помощи которого один невежда умеет доказать другим невеждам, что он – знаток, хотя таковым не является. (Гневно.) Но ведь это зло, Продик! А может ли прекрасное быть злом? Что же ты молчишь? Ну, смелее, Продик, друг детства!

Продик. Пожалуй, нет, Сократ.

Ропот толпы.

Сократ. Именно. Но мы еще не решили, искусство ли вообще красноречие.

Продик. А что же оно такое?

Сократ. Занятие. Только – занятие, которое требует души угодливой и дерзкой, наделенной природным даром обращения с людьми. Ибо охотится оно не за высшим благом и истиной, но за человеческим безрассудством и манит его лестью и красивыми словами!

Раздраженный ропот толпы.

Это такое же занятие, как поварское дело. Как часто, афиняне, подобно неразумным детям, мы предпочитаем повара, лезущего к нам с вредными яствами, суровой истине искусства врача. (Мягко.) Вот до чего мы дошли вместе с Продиком в приятной беседе! Я вел много таких бесед в жизни. Потому что при скудной моей мудрости… (Замолчал. Вдруг гордо.) Все ложь! Сократ – мудр, афиняне! Когда спросили дельфийскую пророчицу, кто мудрейший из греков, она ответила: «Сократ!»

Второй. Зачем он раздражает их?

Первый. У него слабеет память. Пророчица сказала: «Софокл – мудр, Еврипид – мудрее, но Сократ – мудрейший».

Сократ. Дельфийский бог назвал меня мудрейшим только за то, что я знаю, как мало значит моя мудрость! За то, что я неустанно сомневался – утром, днем, вечером! И оттого я вел беседы с вами! Сократ мечтал, что в результате этих бесед вы наконец-то станете различать главное: стыдно заботиться о выгоде, о почестях, а о разуме и о душе забывать. И я надоедал вам своими беседами и беспокоил вас сомнениями. Я жил, как овод, который все время пристает к коню. К красивому, благородному, но уже несколько обленившемуся коню и поэтому особенно нуждающемуся, чтобы хоть кто-то его тревожил. Это опасное занятие – беспокоить тучное животное. Ибо конь, однажды проснувшись, может пришибить ударом хвоста надоедливого овода. Не делайте так, афиняне! Я стар, но еще могу послужить вам. А другого овода вы не скоро найдете. Ведь получаю я за эту работу только одну плату – вашу ненависть! Свидетельством тому моя бедность и сегодняшний суд.

Ропот толпы.

Второй. Он прекрасен! Сократ!

Первый. Но это уже не лучший Сократ. Это – старый Сократ, склонный к многословию и сентиментальности. Если бы ты слышал его раньше. Никаких призывов к чувству. Одна божественная логика.