Андрей Ильич перестал ездить в Полынск с Любой Кублаковой, а потом попросил брата взять ее на винзавод учетчицей.

Мурзин тоже все реже захаживал к Клавдии-Анжеле и вскоре совсем перестал. На свободное место сунулся было Володька Стасов, но Клавдия-Анжела так его пугнула, что он обиделся навсегда. Ну, то есть на неделю как минимум.

Особый случай был у Наташи Кублаковой.

– Поздравляю! – сказала она Андрею Микишину. – Доигрались мы с тобой.

Андрей понял и растерялся. Наташа тоже была растеряна. Куда ей сейчас ребенок, ей в школе еще год учиться, потом в институт поступать. Раньше она знала бы, что делать: с утра пораньше едешь в Полынск с определенной суммой в кармане, там идешь к Динаре Афанасьевне, которую знают все девушки и Анисовки, и Ивановки, и Дубков, да и всего района вообще. Динара Афанасьевна тут же делает все, что нужно, день лежишь, отдыхаешь, к вечеру возвращаешься домой с инструкциями Динары Афанасьевны, как себя вести в случае неожиданного кровотечения, и никто ничего не знает, включая часто и родителей.

Но теперь Наташу вдруг стали мучить моральные вопросы.

– Ты пойми, – говорила она Андрею. – Рожать, конечно, рано. Но аборт – это все-таки ребенка убивать. Гад Дуганов обязательно узнает, запишет. И потом какой-нибудь правнук прочитает: наша прабабушка нашего дедушку убила!

– Постой, – пытался Андрей разобраться. – Ты не путай. Не будет ведь никакого внука, если дедушки не будет, ты же его не родишь! А вот если родишь, тогда, наоборот, внуки скажут: наша бабушка нашего дедушку родила до свадьбы, когда в школе училась! Ну, вне брака то есть.

– Ясно. Значит, ты на мне жениться не собираешься?

– Кто сказал? Собираюсь. Только я сейчас не планировал.

– Ну, тогда убьем ребенка.

– Глупости ты говоришь. Там еще нет ничего, а ты – ребенок!

– Там все уже есть. Шевелится даже. Я чувствую!

– Правда?

Андрей невольно улыбнулся. Но потом задумался. И поднял на Наташу свои честные глаза.

– Жениться я хоть завтра, Наташ. Но я еще Ольгу не забыл. И как тебе сказать... Я к тебе отношусь очень хорошо...

– Ой, аж весь покраснел! – ткнула в него пальцем Наташа. – Чего хочешь сказать? Что относишься хорошо, а не любишь? Новость! А ребенок-то при чем? Ему на твою любовь наплевать, он родиться хочет. Да что я, в самом деле? – вдруг вскрикнула Наташа. – Обсуждаю с ним как с умным! Ты ни при чем, Андрюша, успокойся. Сама рожу, сама выкормлю. И школу закончу. И в институт поступлю. Ну да, трудно. А кому легко? Что теперь – детей не рожать?

– Между прочим, это и мой ребенок, – заметил Андрей. – Поэтому вот что. Давай поженимся все-таки.

– Очень надо! Чтобы ты по сторонам смотрел и об Ольге своей думал? Не беспокойся! Мы с дочкой и так не пропадем!

– Кто тебе сказал, что дочь? – спросил Андрей, вспомнив, что от Ольги он тоже хотел девочку – похожую на нее.

– Сама знаю! – рассмеялась Наташа. И стало у нее на душе необычайно легко.

17

В душах анисовцев тоже воцарилось спокойствие, хотя, конечно, довольно напряженное, непривычное. Все стали необычайно вежливыми, аккуратными в поступках и словах. Не желая, чтобы потомки думали о них плохо, они все больше выравнивали свое поведение. Прошел даже слух, что Читыркин бросил пить. Это было невероятно. Все знали, что Читыркин не бросит никогда и ни при каких обстоятельствах, даже под угрозой смерти. И вот – бросил. Три дня не пьет, четыре, неделю. Такого срока подряд он не выдерживал ни разу за всю свою жизнь начиная с двенадцатилетнего возраста. И жены начали приводить в пример Читыркина смущенным мужьям: если даже он смог, то вы-то!..

Один за другим мужики бросали питье, а потом и курение, потому что у многих от такой резкой смены образа жизни открылись болячки, здоровье стали беречь. Не тратя времени на питье и перекуры, они впряглись в домашнюю работу и в очень короткий срок переделали все, что можно было. Даже удивительно: раньше ни до чего не доходили руки, не хватало времени, а теперь другая проблема – что придумать, чтобы себя занять. Андрей Ильич распорядился ситуацией хитроумно: решил восстановить Дом культуры. И – восстановили, работая от зари до зари. Оборудовали кинозал, бильярдную комнату, вернули в просторное помещение библиотеку, ютившуюся при почте...

Ну и так далее.

Даже матом перестали ругаться. В это трудно поверить, но свидетельствуем: чистая правда! Началось с пустяка: Желтяков своего сынишку обругал за то, что тот уронил в колодец, поднимая, бидон с молоком. (Это анисовский способ сохранить молоко холодным и свежим: опускают на веревке бидон в колодец, привязав за ручку.) Сынишка обиделся и закричал:

– Чего ты лаешься? Я вот все дяде Дуганову скажу!

Желтяков смутился.

– Я не лаюсь. Я просто... – Желтяков вспоминал свою речь. Сказано было примерно так: «Ах ты, ... ... ... зачем же ты, ... ... ... молоко в ... ... колодец ... ?» Грубовато, конечно, но складно.

– Нет, ты скажи нормально! – требовал сын. Желтяков попробовал. Спотыкаясь на каждом слове, он произнес:

– Ты зачем молоко в колодец уронил?

Эта фраза показалась ему абсолютно лишенной смысла и содержания. Но сын сразу понял и ответил:

– Я, папа, уронил не нарочно, а потому, что веревка оборвалась, которую ты обещал заменить, а не заменил!

Желтяков глядел на сына, будто глухонемой. Вроде все слышал, но – ничего не понял.

Однако привык, как и другие. Говорил, правда, все-таки с трудом, будто на не совсем родном языке.

И так было довольно долго. Недели две, а то и три. А может, и месяц.

И все нормально у людей, все хорошо, но они как-то стали скучнеть, замыкаться в себе. Друг на друга смотрят подозрительно, общаться не хотят.

Однажды Кублаков зашел к Дуганову и сказал:

– Смотри, Валерий Сергеевич! Как бывший, извини за юмор, страж порядка предупреждаю: беда будет. Люди, как бы тебе сказать... – устали. Они, понимаешь ли, изнемогают уже. Все в районе, да что в районе, в области! – все смеются над нами. Все живут как нормальные, а мы дыхнуть боимся!

– Кто вам мешает? Дышите на здоровье, – сказал Дуганов смиренно и кротко.

– Не понимаешь? – усмехнулся Кублаков. – Ну-ну! Учти: из последних сил люди терпят.

18

Из последних сил терпели создавшееся положение Мурзин, Куропатов и Суриков.

Собрались вечером в саду Мурзина, играли в карты. Игра не клеилась – без выпивки, без курева, без соленого слова. Мурзин даже ошибся, побив короля червонной шестеркой, а козыри были пики. Он огорчился, но вдруг, глядя на карту, сказал:

– Вот ведь в самом деле. Простая шестерка, а становится козырем – короля бьет. Вроде нашего Дуганова. Надо его бескозырным сделать, ребята!