— Я сменила замок на нижней двери, — сказала тетя. — Теперь наш дом — больше не дом для Феридуна.

Воцарилось молчание. Мне казалось, пропал не только шум автобусов, проезжающих мимо «Сат-Сата», целый мир погрузился в тишину. Увидев, что я застыл, как зачарованный, с сигаретой в руке, тетя Несибе заново повторила всю историю, теперь уже с подробностями.

— Я, правда, этого парня никогда не осуждала, — она произнесла это с таким видом, будто и не сомневалась, что рано или поздно дело окончится именно так. — Он, конечно, добрый, но слабовольный... Какая мать пожелает своей дочери этакого мужа... — Она немного помолчала. Я ждал, что следующая фраза будет: «У нас, правда, не было выбора», но она сказала совершенно другое: — Мне ведь это все хорошо знакомо. В этой стране очень сложно быть красивой женщиной, сложнее даже, чем быть красивой девушкой... Ты, Кемаль, сам знаешь, что мужчины обычно делают гадости женщинам, которых не смогли заполучить, а Феридун от всех гадостей Фюсун защитил.

Я задумался, был ли я сам одной из этих гадостей. Она прервала мою мысль:

— Конечно, все это не должно было столько тянуться.

Я молчал — спокойно, но в то же время удивленно, будто впервые стало заметно, какую странную форму приобрела моя жизнь.

— Конечно, пусть «Лимон-фильм» останется Феридуну! Он принадлежит ему по праву! — решил я. — Феридун на меня сердится?

— Нет, — тетя Несибе нахмурилась. — А вот Фюсун... Ей надо с тобой серьезно поговорить. Она, конечно, долгие годы держала все в себе...

Мы условились, что я встречусь с Фюсун через три дня в кондитерской «Жемчужина», в Бейоглу, после обеда. Потом тетя Несибе, решив не засиживаться, ушла, будто ей было неспокойно в чужой обстановке, но и не скрывая радости.

9 апреля 1984 года, в понедельник, я вышел в Бейоглу, чтобы прибыть на место к двум часам. Волновался, точно школьник, торопящийся на свидание с девочкой, о которой мечтал много месяцев. Ночью от нетерпения я не мог сомкнуть глаз, в «Сат-Сате» с трудом дождался обеденного перерыва и попросил Четина отвезти меня на Таксим пораньше. Площадь Таксим заливало своим светом солнце, но на проспекте Истикляль, постоянно пребывающем в тени, было прохладно. Витрины, кинотеатры, влажный и пыльный запах из пассажей, куда мы ходили в детстве с мамой, вселили в меня уверенность. От предвкушения счастливого будущего кружилась голова, и я был таким же веселым, как все прохожие, каждый из которых пришел в Бейоглу либо вкусно поесть, либо посмотреть кино, либо за покупками.

Я заглянул в пару магазинов вроде «Вакко» и «Беймена», чтобы купить Фюсун подарок, но не придумал, что именно выбрать. Пытаясь успокоиться, зашагал было в сторону площади Тюнель, как вдруг заметил Фюсун перед «Египетским домом». Часы показывали половину второго. Она была одета в красивое белое весеннее платье с рисунком в крупный горох; в ушах — отцовские сережки, а на глазах — интригующие черные очки. Она не заметила меня, так как смотрела на какую-то витрину.

— Какая случайная встреча, не так ли? — подошел я к ней.

— Ах, здравствуй, Кемаль! Как дела?

— Отлично, я сбежал пораньше с работы, — ответил я, будто мы и не должны встречаться через полчаса. — Пройдемся?

— Мне надо сначала купить матери деревянные пуговицы, — сказала Фюсун. — Её попросили срочно сшить одно платье, после встречи с тобой пойду помогать ей. Давай посмотрим в «Зеркальном пассаже»?

Мы зашли не только в «Зеркальный», но и во множество других магазинов. Как приятно было на неё смотреть, пока она разговаривала с продавцами и рассматривала разноцветные образцы. Она остановилась на комплекте старых деревянных пуговиц, показала мне: «Как тебе, что скажешь?»

— Красивые.

— Хорошо.

Фюсун заплатила за пуговицы, пакет с которыми я найду в её шкафу девять месяцев спустя даже нераспечатанным.

— Теперь немного пройдемся, — предложил я ей. — Так здорово идти вдвоем по Бейоглу.

— В самом деле?

— Да.

Какое-то время мы шли молча. Я посматривал на витрины, как и она, но не на их содержимое, а на отражение в них Фюсун. В толпе на неё обращали внимание не только мужчины, но и женщины, и Фюсун это нравилось.

— Давай сядем где-нибудь и съедим по пирожному, — сказал я.

Фюсун, не ответив, вскрикнула и кинулась кому-то на шею. Это оказалась Джейда, а с ней два её сына, один лет восьми-девяти, второй младше. Пока Фюсун и Джейда разговаривали, два полных жизни и крепких на вид мальчугана в коротких штанишках и белых носочках, с большими, как у их матери, глазами, внимательно рассматривали меня.

— Как здорово видеть вас вместе! — воскликнула Джейда, обращаясь и ко мне.

— Мы только что встретились, — Фюсун явно не хотела уточнять почему.

— А вы друг другу подходите, — Джейда не унималась.

Они что-то тихо обсудили между собой.

— Мама, скучно уже, пойдем, — заныл старший мальчик.

Я вспомнил, что восемь лет назад, когда она была им беременна, мы сидели в парке Ташлык, смотрели на Долмабахче и говорили о моих любовных страданиях. Но это воспоминание меня не тронуло и не расстроило.

Распрощавшись с Джейдой, мы пошагали дальше и дошли до кинотеатра «Сарай». Там шел фильм с Папатьей «Мелодия страданий». За последний год Папатья снялась не в одном десятке фильмов и, если верить газетам, установила мировой рекорд. В журналах врали, что ей предлагают главные роли в Голливуде, а Папатья эту ложь приукрашивала, позируя с учебником начального английского «Longman», и говорила, что сделает все от неё зависящее, чтобы как можно лучше представить Турцию. Фюсун рассматривала фотографии в фойе и в это время заметила, что я внимательно слежу за её выражением лица.

— Пойдем отсюда, дорогая, — настаивал я.

— Не беспокойся, я Папатье не завидую, — сказала она спокойно.

Мы молча отправились дальше, глядя в витрины.

— Тебе очень идут темные очки. — Мне не хотелось погружаться в размышления о том, какой разговор нас ждет впереди.

Мы оказались перед кондитерской «Жемчужина» ровно в то время, на какое договорились с её матерью. В глубине зала был пустой столик, такой, как я себе представлял эти три дня. Мы сели за него и заказали профитролей, которыми славилась та кондитерская.

— Я ношу очки не потому, что они мне идут, — сказала Фюсун. — Просто часто вспоминаю отца и плачу. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. Но ты понял, что я не завидую Папатье?

— Понял.

— Но она молодец, — продолжала Фюсун. — Поставила себе цель, настояла на своем, как герои американских фильмов, добилась успеха. Я расстраиваюсь не потому, что не смогла стать актрисой, а потому, что не настояла на том, чего хотела. За это я себя виню.

— Я настаиваю уже почти девять лет, но одной настойчивостью всего не добьешься.