Иссерсон яда Блюмкину не дал и постарался его поскорее выпроводить. А вскоре рассказал своим знакомым о столь странном случае. Те рассказали своему знакомому. А тот написал донесение в ОГПУ.

Не получив яд, Блюмкин решился окончательно — бежать.

В три часа ночи 15 октября 1929 года в квартире сотрудника юмористического журнала «Чудак» Бориса Левина раздался телефонный звонок. Сонный Левин поднял трубку и услышал взволнованный голос своей хорошей знакомой — Раисы Идельсон, жены известного художника Роберта Фалька. Она просила Левина приехать к ним как можно скорее. Он приехал. Выслушав сбивчивый рассказ Идельсон и ее двух подруг, Левин вернулся домой, вырвал из тетради лист и торопливо начал писать… заявление в ОГПУ. Оно сохранилось в деле Блюмкина.

«Я узнал следующее, что Я. М. Блюмкин (ошибка Левина, правильно Я. Г. Блюмкин. — Е. М.) приходил к моим знакомым, хвастался о своей связи с оппозицией… говорил, что его преследует ОГПУ, просил у них приюта и ночевал в ночь на 15-е. Просил разменять доллары, причем, открывая портфель, видно было, что у него куча долларов… У моих знакомых создалось впечатление: либо он душевнобольной, либо все, что он говорит, действительно правда».

Еще один источник информации о тех событиях — воспоминания сына Раисы Идельсон и художника Александра Лабаса (она вышла за него замуж после развода с Фальком в 1931 году), биолога и писателя Юлия Лабаса. В них со слов матери он добавляет к сохранившимся документам очень живописные подробности. Хотя не исключено, что и весьма беллетризированные.

Фальк в то время был в Париже. В гигантской квартире-мастерской Фалька, по адресу Мясницкая, 21, «мама поселилась не одна: вселила подруг — Еву Розенгольц, Лену Прибыловскую и уж не помню, кого еще», — пишет Юлий Лабас. Интересна и другая деталь — Борис Левин, по словам Лабаса, был мужем Евы Розенгольц. И приходил он в их квартиру якобы тогда, когда там еще находился Блюмкин. «Узнав, что в квартире Блюмкин, он, пару раз сбегав в туалет („медвежья болезнь“), в ужасе сбежал», — замечает Лабас, и Блюмкин присутствия Левина даже не заметил.

На следующий день, видимо, получив указание с Лубянки написать обо всем подробнее, Левин направил в ОГПУ описание разговора с Раисой Идельсон и ее знакомыми художницами (еще студентками, по воспоминаниям Юлия Лабаса) Рабинович, Розенгольц и Назаревской уже в деталях.

Дело, по его словам, было так.

Четырнадцатого октября к Раисе Идельсон пришел Блюмкин. Он находился в крайне возбужденном состоянии и просил ее «спасти» его от ОГПУ.

Юлий Лабас описывает этот момент куда как более красочно: «Раздался звонок. Мать подбежала к двери: „Кто там?“ — „Откройте! Это я — Яша Блюмкин. За мной гонятся!“ Его впустили с растерянностью и испугом. Кто гонится? Почему? Ведь Блюмкина все побаивались, зная, что он — важный чекист…»

Борис Левин сообщает: Блюмкин говорил Идельсон, что его преследуют, что «кольцо суживается». Что он сам — сторонник оппозиции, недавно вернулся из-за границы, там встречался с Троцким, а сейчас просит его спрятать.

Затем он попросил поменять на рубли 100 долларов и достать ему документ.

Идельсон согласилась и чуть позже вручила ему 200 рублей. При этом Блюмкин поинтересовался «почему так мало». Ей пришлось объяснять, где она меняла доллары. Документ ему она доставать отказалась.

Потом Блюмкин ушел, а когда вернулся, то Идельсон и ее подруги заметили, что он сильно изменился. Блюмкин обрил голову и сбрил усы. Он снова начал жаловаться, что его, как оппозиционера, могут расстрелять. Наивные женщины объясняли ему, что оппозиционеров сейчас не расстреливают, на что Блюмкин резонно возразил: «Вы не знаете, тех, которые работают в ОГПУ, расстреливают».

«Затем, — пишет Левин, — он часто звонил по телефону, вызывал Михаила Абрамовича и какую-то Лизу».

Это, наверное, была самая последняя попытка Блюмкина встретиться с Михаилом Абрамовичем Трилиссером и что-то ему объяснить.

Около девяти часов вечера Блюмкин начал умолять «съездить куда-то в чайную за Казанским вокзалом, где, по его словам, его прислуга должна передать ему чемодан». Поехали Назаревская и Розенгольц. Там действительно их ждала какая-то девушка с чемоданом.

Когда чемодан доставили Блюмкину, он сразу же открыл его и женщины ахнули от изумления. Он был буквально набит долларами. Потом они еще говорили о каком-то портфеле, в котором тоже были доллары. Блюмкин начал рассовывать доллары по карманам, часть из них оставив в портфеле. В портфеле находилась и крупная сумма советских денег.

Воспоминания Юлия Лабаса: «Блюмкин как пойманный зверь заметался по квартире: „Жить! Жить хочу! Хоть кошкой, но жить!“ Потом обратился к студенткам: „Девочки, не хотите посмотреть, что у меня в чемодане?“ Кто-то из студенток потянулся к чемоданчику, но мама наотрез запретила: „Мы, девчонки, дуры, начнут пытать, все выболтаем, а если ничего не знаем, то и спрос с нас невелик“. — „Рая, у тебя не осталось документов Фалька?“ — „Ты что, конечно, нет, да и непохож он на тебя на фотокарточке“. — „Жить! Жить! Хоть кошкой, но жить!“…»

Тут либо Лабас что-то присочинил, либо Блюмкина и правда так «накрыло», что бросало, как щепку в шторм, из стороны в сторону — ведь еще совсем недавно он требовал яду.

Но продолжим читать Лабаса: «Под утро после бессонной ночи Блюмкин позвонил некой Лизе… „Лиза, приходи на Мясницкую и принеси мою шинель с Арбата — на улице холодно (на Арбате была квартира Блюмкина. Вот наивность!). Надеюсь, придешь ОДНА?“ Собеседница, видно, запротестовала, мол, конечно же, приду одна. Вскоре Блюмкин ушел, предупредив: „Никому, кроме меня, не открывайте, скоро вернусь“».

Согласно донесению Бориса Левина в ОГПУ все это время Блюмкин то заряжал, то разряжал свой револьвер и говорил о самоубийстве. Женщины струхнули не на шутку — доллары, револьвер, разговоры о слежке и расстреле… В общем, они облегченно вздохнули, когда вечером 15-го Блюмкин ушел. Чемодан и портфель он оставил. Часа в два ночи к Идельсон явился какой-то человек по фамилии Варьян с запиской от Блюмкина. Он забрал чемодан и портфель, написав расписку, и удалился.

История с чемоданом и долларами — наверное, самая загадочная страница жизни Блюмкина в последние его дни на свободе. Что это были за деньги? Для чего они предназначались? Откуда Блюмкин взял такую сумму? Кем был этот загадочный Варьян, который забрал чемодан и портфель с долларами и рублями? Точных ответов на эти вопросы до сих пор нет. Во всяком случае, в тех документах, которые доступны для исследователей. Можно только версии строить, что мы и сделаем чуть позже. Увы, в биографии Блюмкина это приходится делать часто.

Юлий Лабас утверждает, что позже в квартиру его матери пришли люди из ОГПУ. «Вошли: „Где здесь вещи Блюмкина?“ Студентки молча показали. Кто-то промямлил: „Он — больной. С головой непорядки“. — „А мы и пришли лечить! Показать, что у него в чемодане?“ Студентки хором запротестовали. Тем не менее чекисты открыли чемодан и показали… пачку долларов. Назавтра всех студенток вызвали в ОГПУ к Мееру (в обиходе Михаил. — Е. М.) Абрамовичу Трилиссеру. Взяли подписку о невыезде. Между прочим, уходя „за шинелью“, Блюмкин оставил в фальковской мастерской свое шикарное кожаное пальто „чекистского“ покроя… Через много-много лет мама с тетей подарили его бывшему директору ГОСЕТа Арону Яковлевичу Пломперу, вернувшемуся из лагерной отсидки». То есть тому самому Пломперу, который должен был доставить тайные послания Троцкого его родственникам, но так и не доставил.