Правда, я подбадривала себя мыслью, что вижу то, чего не видел еще никто из живых, но больше подбадриваться было нечем.

А потом пришел день, когда солнце попросту не взошло. Я понимала, что это природное явление, мне доводилось прежде читать о полярной ночи, но все равно это казалось воплощением какой-то страшной сказки. Мое путешествие вниз по реке вообще давно представлялось мне затянувшимся дурным сном, и вот теперь кошмар достиг кульминации, когда по всем законам положено просыпаться — но, увы, я была лишена этой возможности. А потом… река кончилась.

Если бы я не была в прострации, я бы заметила, что течение теряет скорость. Затем ледяные стены бесконечного каньона вдруг расступились, и харр медленно и печально выплыл — вовсе не в океан, а в круглое озеро, озаренное холодным голубым светом Лийи.

Оно было не слишком большим в диаметре — максимум две трети мили, зато, должно быть, практически бездонным, раз его питала такая длинная река. Впрочем, может быть, вода уходила какими-то подземными путями; так или иначе, по периметру озеро окружала сплошная, практически отвесная стена из камня, льда и снега. По всей видимости, это был метеоритный кратер; полагаю также, что этот древний удар из космоса промял земную кору и поверхность озера находилась много ниже уровня океана — этим и объяснялось быстрое течение. Даже не Море Вечных Льдов — глубокая яма с неприступными краями посреди замороженной суши, воистину полный тупик и конец всему…

Большая часть озера была покрыта льдом; лишь недалеко от того места, где река впадала в озеро, оставалось небольшое пятно открытой воды, по которой двигался по инерции мой харр, пока не уперся носом в ледяную кромку, остановившись впервые за, наверное, две с лишним декады. В бледном свете луны я видела и другие корабли, вмерзшие в лед — иные по краям озера, другие ближе к центру. Многие выглядели полузатонувшими, кое-где у берегов изо льда торчали одни лишь мачты. Разумеется, все это были харры мертвых; я даже разглядела на ближайшем из них помост и белеющие на нем кости. Очевидно, летом здесь все же теплело достаточно для того, чтобы допустить разложение… Лодок простых смертных я не видела. Должно быть, они пошли ко дну раньше, может быть, даже по пути сюда. Остались одни харры хаагелов. Предводители кланов умирают далеко не каждый день. Сколько же лет и веков они тут скапливались?!

И теперь мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним. Упокоиться на этом жутком ледяном кладбище, среди славнейших хардаргов. Их соплеменники, вероятно, сочли бы это за честь. Которой я, однако, предпочла бы избежать…

Увы, но на этот раз шансов действительно не было. Разве что пришельцы вдруг заинтересуются кратером на крайнем юге… Я невесело усмехнулась.

Конечно, топлива мне хватило бы еще надолго. Запас еды тоже пока был — я имею в виду то, что осталось от Илмгара, прочие-то давно сгнили. Так что, в принципе, я могла прожить здесь еще какое-то время, занимаясь этнографическими исследованиями. То есть обходя все эти мертвые корабли и изучая, в каких одеждах, с каким оружием и утварью отправляли в последний путь хаагелов разных кланов в разные времена. Может быть, я даже нашла бы что-нибудь, чем можно было записать свои наблюдения. Однако какой смысл? Если сюда когда-нибудь попадет исследовательская экспедиция, она осмотрит и опишет все сама. Если же нет… к чему растягивать агонию? Стоят ли несколько дней ковыряния на морозе в истлевших останках того, чтобы за них цепляться?

Вас, может быть, удивляет, куда девалось мое жизнелюбие, о котором я распиналась еще недавно? Но это место было, должно быть, самым гнетущим на земле. Вы только представьте себе эту картину и мое положение… Да и предыдущий путь отнюдь не располагал к оптимизму.

Я уже не падала в пропасть — я была на самом дне.

«Но дойдешь до конца и признаешь дорогу напрасной», — вспомнилось мне. Одно из моих любимых стихотворений…

Жизнь есть плесень и грязь, только холод и звездная тьма

Были целью твоей, совершенной и вечно прекрасной.

Ты дойдешь и увидишь, что ты совершенно один.

Те, что спереди, канули в ночь, те, что сзади, отстали.

И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин…

А ведь практически все совпало. И из начала тоже:

Но какие-то странные аньйо смутят твой покой,

Обещая вершины и сказочно дивные дали,

И расскажут о тех, что стояли над звездной рекой…

Да и дальше… Словно это стихотворение и не написано двести лет назад. А я-то всегда смеялась над разглагольствованиями о пророческой силе поэзии…

«И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин». Оно, может, и красиво, но слишком некомфортно. И, кстати, никакие они не мерцающие… Кутаясь в шубу, я легла на последние оставшиеся нары возле печки, где жарко пылал огонь. Он, огонь, тоже умирал, ибо я больше не собиралась его кормить, но, в отличие от меня, не знал этого и продолжал весело потрескивать как ни в чем не бывало.

Было ли мне страшно? Не знаю. Я уже сказала, чувства словно оцепенели, хотя сознание работало. Так я вполне рационально рассчитала, что печка погаснет и я замерзну во сне, легко и безболезненно.

Проснулась я от холода.

Печь давно догорела и остыла. Было, разумеется, совсем темно. Я понадеялась, что темнота поможет мне вновь заснуть и довершить начатое, но ничего не получалось. Нос был ледяной и мокрый, зубы выстукивали мелкую дробь, и все это было чертовски неприятно, а сон не шел. Несмотря на мою решимость умереть, организм имел на сей счет свое мнение и настойчиво требовал предпринять какие-то действия для спасения. Чертыхнувшись, я встала, размяла застывшие мышцы, взяла меч и пошла на палубу «за дровами». Ладно, накормлю печку еще раз, а заодно согреюсь и устану, работая мечом, легче будет снова заснуть. А вот есть больше не буду. Тогда вторая попытка окажется удачней первой.

И действительно, когда я снова легла возле теплой печи, в голове замелькали бессмысленные обрывки фраз, словно брызги на поверхности черного омута, в который соскальзывало сознание. Тьма без сновидений поглощала меня. Кажется, сквозь сон я чувствовала, как начинают коченеть конечности, но на сей раз мое намерение не просыпаться было твердым. Потом ощущение холода ушло и вроде бы даже разлился какой-то свет… И в этом свете зазвучала песня.

«Вот и все, — подумала я. — И совсем не страшно. Даже красиво».

Впрочем, песня была не то чтобы очень красивой, скорее заунывной. И я сообразила, что не понимаю ее слов. Это было странно — во сне мы часто слышим всякую абракадабру, но при этом прекрасно понимаем ее смысл. Затем я подумала, что слишком уж трезво рассуждаю для спящей, и поняла, что уже не сплю.

Света не было. И ощущение холода во всем теле снова вернулось. Но песня никуда не исчезла. Она звучала совсем рядом, на палубе.

Мне стало страшно. Глупо, да? Чего еще бояться той, которая собралась умереть? Но я не могла отделаться от жуткой картины: полуобъеденный труп Илмгара садится на своем помосте под звездами полярной ночи и начинает глухо и заунывно тянуть этот мотив, оповещая Страну Мертвых о своем прибытии. И мертвецы с других кораблей, скелеты в обледенелых лохмотьях, ковыляя по снегу и льду, медленно сползаются его поприветствовать…