Национального комитета. Виктор внимательно посмотрел на него. Лицо у Герберта было бледное, утомленное, — видно, он недосыпал. Виктор спросил:

— А вообще-то все в порядке? Ты чувствуешь себя хорошо?

— Даже очень, — смеясь, ответил Герберт. — И чем ближе мы подвигаемся к Германии, тем лучше. Чаю выпьем? Подожди, сейчас вскипячу.

Герберт принялся возиться у маленькой железной печурки, от которой шел теплый дух. Он поставил на нее помятый чайник.

— Да, Герберт, еще немного, и мы с тобой будем в Германии. Вот удивятся твои родители, когда ты вдруг войдешь в дом. Да и бабушка обрадуется.

— Думаешь, они живы?

— Надо надеяться на лучшее.

— Ну, если они живы, то им известно, что я тоже жив.

— Нацисты, думаешь, пересылали им твои письма?

— Кто знает! Но ведь прежде чем отправиться на фронт, я в Москве еще и по радио выступил.

— И ты полагаешь, что твой отец слушает московскую станцию?

— Вовсе нет! Но другие слушают, и они ему наверняка передали.

Виктор уселся на табуретку и начал перелистывать письма, рассматривать собранные в кучу железные кресты, значки и ленты.

— Что-то скажет твой отец, старый социал-демократ, о своем сыне? Ушел солдатом Гитлера воевать против Советского Союза, а вернулся коммунистом?

— Сделает вот такие глаза… Будь уверен.

— Вероятно. Впрочем, как знать, за это время, может, и он переменил свои взгляды, ведь там тоже пережито немало.

— Это мой-то отец? О нет, нет! Плохо ты его знаешь. Однажды он сказал — я никогда этого не забуду: «Я жил и состарился социал-демократом и социал-демократом хочу умереть».

— В таком случае тебе достанется, он тебя будет пилить. О твоей матери я уже не говорю.

— Не будет он меня пилить, — возразил Герберт, — себе он может, если захочет, и впредь отравлять существование, а мне — нет, я знаю, как поступить. А вот и вода закипела.

Герберт налил Виктору заварку, долил кипятком из чайника и придвинул к гостю сахар.

— Да, вот что я хотел еще сказать тебе, Виктор… Будь осторожен в своем танке, как бы под самый конец чего не случилось. Было бы обидно.

— Постараюсь, — с улыбкой ответил Виктор.

— На немецкой земле эсэсовцы будут драться как бешеные.

— Не думаю. Как увидят, что дело идет к концу, так первые постараются спасти свою шкуру.

— Надо надеяться, что эти убийцы нигде не найдут спасения. Мне вспоминается… Знаешь, что сказал один немецкий обер-лейтенант нашему майору? Да еще как нагло — прямо в лицо… Это было несколько дней назад. Я присутствовал при допросе. «Вы небось думаете, что если победили нас, то и войне конец? Жестоко ошибаетесь, пусть только советские войска встретятся в Германии с американцами и англичанами, так сейчас же начнется новая война. Вам бы следовало сделать попытку сговориться с нами, не то, смотрите, американцы опередят вас! Не воображайте, что они станут терпеть в Германии русскую армию…» Знаешь, мне хотелось как следует отхлестать этого наглеца по физиономии. А майор наш только улыбнулся и сказал: «Если эта надежда утешит вас в вашем поражении, что ж, утешайтесь ею. Мы, советские солдаты, во всяком случае, разобьем наголову армию гитлеровских убийц и поджигателей. Перед нами поставлена такая задача, и мы ее выполним».

— Хорошо сказано, правильно! — сказал Виктор.

— Ну, и наглец этот нацист! Он ухмыльнулся, скривил губы и надменно ответил: «Вы еще вспомните мои слова!» Но майор Тусин, как ты знаешь, за словом в карман не полезет. У него всегда и на все есть меткий ответ; он спокойно сказал: «Все в свое время. Не знаю, не придется ли мне в ближайшие месяцы думать о более важных вещах. Но у вас-то как раз будет достаточно времени основательно поразмыслить над тем, что я вам сказал». И велел его увести.

Герберт и лейтенант Мельников, работник политотдела, вышли проводить Виктора.

Речь зашла о предстоящих задачах, и советский лейтенант сказал:

— Нелегко будет переходить на танках Вислу, товарищ сержант.

— Мы форсировали Днепр, а он шире.

— Время-то зимнее, вода холодна как лед.

— Мы, товарищ лейтенант, не купаться собираемся в Висле, а только переправиться через нее.

И все трое рассмеялись.

— Когда и где мы теперь увидимся, Виктор? — прощаясь, спросил Герберт.

— В Берлине!

III

Вскоре после полуночи пришел приказ: «Быть в полной боевой готовности!» Большой темный лес наполнился шепотом и шорохами. Все старались двигаться возможно бесшумнее. Давно уже сваленные деревья были доставлены на берег и связаны в плоты. Саперы стаскивали к берегу штурмовые лодки для форсирования реки. Только в третьем часу ночи в лесу как будто стихло, но вряд ли хоть один из красноармейцев заснул; все бодрствовали, готовые к наступлению.

Виктор сидел в опустевшей землянке и дописывал письмо к отцу, начатое несколько дней назад. Вместе с письмом к матери, уже написанным, его надо было доставить в штаб дивизии до начала наступления — тогда оно, несомненно, попадет в Москву.

Ему пришли на ум слова Герберта: «…Как бы с тобой под самый конец чего не случилось». Не следовало Герберту этого говорить. Да, это было бы обидно. Пока все сходило хорошо, он не получил ни малейшей царапины; лишь однажды был слегка контужен. Страха он не испытывал, хотя не раз видел, как возле него умирали товарищи. Но ему хотелось дождаться победы — завершения всех трудов и опасностей, всех жертв. А это последнее наступление, конечно, будет стоить еще многих жертв. Он гнал от себя застрявшую в мозгу глупую мысль, но все же решил на всякий случай кончить письма.

Виктор еще раз достал последнее письмо отца и перечитал его. Отец преподавал в школе для военнопленных, в его классе было тридцать человек бывших солдат и офицеров вермахта, среди них — четыре члена нацистской партии. Виктор находил, что отец слишком снисходительно судит об этих гитлеровских солдатах и слишком рассчитывает на их духовное обновление. А ему казалось, что они напяливают на себя новое мировоззрение словно маскировочный халат, заранее решив, как только ветер подует в другую сторону, скинуть его с плеч. Отец же полагал, что среди этих людей можно найти хороший ценный материал, честных попутчиков. Сколько-нибудь мыслящий человек, если он принадлежит к классу трудящихся, говорил отец, не может устоять перед силой научного социализма.

Виктор взял начатое письмо к отцу и пробежал глазами написанное.

«Дорогой отец, прежде чем отослать письмо, мне хочется приписать еще несколько строк. Мы с нашими славными Т-34 стоим у большой реки. Когда ты получишь это письмо, мы будем уже на том берегу. Я пишу в лесной землянке. За ее стенами все тихо, но в