Если взять, к примеру, Хестер, то ее рано расцветшая чувственная привлекательность проигрывала от неряшливости и пристрастия Хестер к спиртному. Миссис Лиш, даром что курила как паровоз и подкрашивала свои медовые волосы (потому что уже начала потихоньку седеть), выглядела сексуальнее Хестер.

По меркам Нью-Хэмпшира, она носила многовато золота и серебра; в Нью-Йорке, уверен, это смотрелось бы шикарно: ее наряды, украшения и прическа больше соответствовали отелям мегаполисов, где по вечерам платье до полу и голые плечи считаются обычной одеждой. А в Грейвсенде миссис Лиш сильно выделялась на общем фоне; и трудно представить лыжную базу в Нью-Хэмпшире или Вермонте, где ее все устроило бы. Запросы этой дамы превышали столь незатейливую роскошь, как отдельная ванная; таким женщинам положено подавать в постель утреннюю сигарету, кофе и свежий выпуск «Нью-Йорк таймс». А потом — хорошее освещение и гримерное зеркало, перед которым можно вдумчиво заниматься своей внешностью. Если миссис Лиш приходилось делать это наспех, она зверела.

В Нью-Йорке ее утренние часы до завтрака уходили исключительно на сигареты, кофе и «Нью-Йорк таймс» — и еще на терпеливую, любовную работу над собственной физиономией. Вообще она отличалась нетерпением, но только не тогда, когда красилась. Затем завтрак с какой-нибудь подружкой-сплетницей — или, после развода, с адвокатом или вероятным любовником. Днем она отправлялась к парикмахеру или за мелкими покупками; в самом крайнем случае покупала несколько свежих журналов или шла в кино. Позже она могла с кем-нибудь встретиться за коктейлем. Она была в курсе всех самых последних событий, что в среде людей, которые позволяют себе эту роскошную привычку — ежедневно и подробно прочитывать «Нью-Йорк тайме» и обсуждать доступные им невинные сплетни, — часто принимается за незаурядный ум. У нее оставалась уйма времени, чтобы переварить все текущие новости: миссис Лиш никогда не работала.

На вечернюю ванну она также отводила уйму времени; а после ванны ведь предстояло заняться вечерним макияжем. Ее раздражали приглашения на званые ужины раньше восьми вечера — но еще больше ее раздражало отсутствие приглашения на званый ужин. Сама она никогда не готовила — даже яичницу. Она ленилась варить себе натуральный кофе и пила растворимый — под сигареты и газету. Когда появились диетические напитки без сахара, она наверняка пристрастилась к ним одной из первых, потому что была помешана на похудании (но гимнастику не любила).

Главным виновником всех неприятностей с лицом она считала бывшего мужа, жизнь с которым была сплошной нервотрепкой. Развод лишил ее Калифорнии, где она прежде проводила зиму и ее кожа выглядела лучше. Она уверяла, что в Нью-Йорке у нее расширяются поры. Правда, она оставила за собой квартиру на Пятой авеню; а еще добилась, чтобы сумма на ее содержание после развода включала расходы на ежегодные поездки в Раунд-Хилл на Ямайке (зимой, когда цвет лица становился совсем невыносимым), а также на аренду летнего дома где-то на Лонг-Айленде (ведь даже на Пятой авеню в июле — августе жить невозможно). Столь утонченная женщина — притом привыкшая к определенному уровню жизни, будучи женой Герба Лиша и матерью его единственного ребенка, — просто не могла обойтись без солнца и морского воздуха.

Она останется довольно привлекательной партией еще довольно долго; всем будет казаться, что она не торопится снова замуж — она и в самом деле отклонит несколько предложений. Но однажды она то ли почувствует, что ее красота уходит, то ли заметит, что красота уже ушла, что приходится все дольше просиживать перед зеркалом, просто-напросто ради спасения того, что осталось. И тут она сильно переменится и с напором станет добиваться нового брака; она осознает: время не ждет. Жаль парня, который окажется с ней в это время. На него посыплются обвинения в том, что он обманул ее, — хуже того, в том, что не дал ей сделать карьеру. Единственным достойным выходом для него могла бы стать женитьба на женщине, которую он поставил в полную зависимость от себя. Она также станет говорить, что из-за него она никак не может бросить курить; он не хочет на ней жениться, а она так переживает, что не в состоянии отказаться от сигарет. И ее жирная кожа, в чем когда-то был повинен бывший муж, теперь полностью окажется на совести нынешнего любовника; и землистый цвет лица — все из-за него!

А еще она объявит, что он довел ее до нервного расстройства. Дескать, если он собирается уйти от нее — бросить ее навсегда, — то мог бы по крайней мере взять на себя бремя расходов на ее психиатра. В конце концов, если бы не он, ей бы психиатр не потребовался.

Но откуда, спросите вы, я знаю так много всего о какой-то Митци Лиш, несчастной мамаше моего одноклассника? Я уже говорил как-то, что многие ученики. Грейвсендской академии отличались завидной искушенностью; но самым «искушенным» из всех был, конечно, Ларри Лиш. Представьте, Ларри сам рассказывал всем и каждому о своей матери буквально все, откровенно считая ее посмешищем.

Но в январе 62-го миссис Лиш наводила на нас с Оуэном оторопь. Она ходила в меховом манто, ради которого убили несметное количество маленьких зверьков; еще она носила темные очки, полностью скрывавшие, что она думает о нас с Оуэном — хотя мы почему-то были уверены, что миссис Лиш видит в нас неотесанных провинциалов, кому уже не поможет никакое образование. Мы были уверены, что ей легче бросить курить, чем перенести такую смертную скуку, как вечер в нашем обществе.

— ЗДРАВСТВУЙТЕ, МИССИС ЛИШ, — приветствовал ее Оуэн Мини. — РАД СНОВА ВИДЕТЬ ВАС.

— Здравствуйте! — сказал я. — Как поживаете?

Она относилась к той категории женщин, что, заботясь о своем дыхании, пьют исключительно водку с тоником; как курильщица, миссис Лиш чрезвычайно заботилась о чистоте своего дыхания. В наше время она непременно носила бы с собой в сумочке какой-нибудь освежающий спрей и с утра до вечера прыскала бы им себе в рот — на случай, если кому-нибудь вздумается ее поцеловать.

— Ну давай, скажи ему, — подтолкнул мать Ларри Лиш.

— Сын говорил мне, ты не веришь, что наш президент ходит налево, — сказала Оуэну миссис Лиш. Со словами «ходит налево» миссис Лиш распахнула свое меховое манто — нас обдало запахом дорогих духов, и мы вдохнули его полной грудью. — Ну так вот, позволь сообщить тебе, — продолжала Митци Лиш, — он правда ходит налево, причем напропалую!

— С МЭРИЛИН МОНРО? — спросил Оуэн.

— И с ней, и много с кем еще, — ответила миссис Лиш; она немного переусердствовала с губной помадой — даже по меркам 1962 года, — и, когда она улыбалась Оуэну Мини, на одном из ее крупных верхних зубов был заметен красный след от помады.

— И ЧТО, ДЖЕККИ ЗНАЕТ? — спросил Оуэн у миссис Лиш.

— Да она уже, наверно, давно привыкла, — сказала миссис Лиш; судя по всему, несчастный вид Оуэна забавлял ее. — Ну что ты думаешь об этом? — спросила она. Митци Лиш была еще и любительница подразнить молодых людей.

— Я ДУМАЮ, ЭТО ПЛОХО, — сказал Оуэн Мини.

— Он это серьезно? — повернулась миссис Лиш к своему сыну. Помните? Помните, как в те годы любили это выражение: «Ты серьезно?»