Известны ли вам другие подобные примеры? В тюрьме Нивеля «невежественные» заключенные, при поддержке администрации, разработали устав, которого придерживаются и который действует по сей день. Недавно о нем упоминалось в газетах. И этот устав определяет взаимоотношения между администрацией и заключенными. Устав о примерном поведении, не более и не менее!

Если нам пришлось страдать от жары знойного лета, особенно в 1947 году, то суровые зимы оказались еще хуже! Зимой 1947/48 года на этой равнинной местности, открытой всем ветрам, температура опускалась до 15–20 градусов мороза. Двери и окна отсеков закрывались неплотно, а в пятисантиметровую щель под дверью задувал северный ветер, приносивший с собой поземку. Ветер уходил сквозь щели между черепицами крыши над нами, однако снежная пыль так и оставалась на соломенных матрасах и наших скудных пожитках.

Вода для умывания, которую кое-кто предусмотрительно запасал еще с вечера в ведрах и кувшинах, к утру замерзала, порой даже до самого дна. У нас было мало одежды, а на ночь всего одно очень легкое хлопчатобумажное одеяло. Мы промерзали до костей, стоя перед бараками на утренней поверке, когда казалось, что ожидание на ледяном ветру длится целую вечность из-за того, что у кое-кого из охранников оказались проблемы со счетом. А учитывая скудное питание и его все более отвратительное качество, мы никак не были готовы противостоять подобным климатическим условиям!

Чтобы обогреть открытые всем ветрам отсеки, нам выдавали на день всего одну корзину на отсек шлака, состоящего из смеси торфа, земли, пыли и чего-то вроде ископаемой древесины! Мы сжигали все, что хорошо горело: где-то найденные куски картона, обломки дерева, принесенные работниками «команд», и даже балки, поддерживающие нашу крышу! Нам действительно пришлось пойти на это. Сначала кусочек здесь, потом там; затем перекладина, за ней другая; теперь стропило, еще одно… под конец стропила через одно и т. д., в результате чего к весне мы оказались с просевшей крышей!

В секторе «F», как и в остальных, имелся санитарный блок. Как сами понимаете, совершенно примитивный, но все равно санитарный блок. Здесь осталось только несколько стекол в самых верхних окнах стены, просто как напоминание, указывающее, где им следовало находиться, и ветер беспрепятственно проносился сквозь это здание из кирпича и бетона. Здесь стояло длинное цинковое корыто для умывания с водопроводными кранами над ним. Еще душевые, иногда с теплой водой, чтобы мы могли помыться раз в неделю или каждый день перед сном. Однако с понижением температуры число пользовавшихся душем резко сократилось, поскольку с окнами без стекол особой разницы между температурой внутри и снаружи не наблюдалось. Когда ударили морозы, душем продолжало пользоваться только трое, и для этого были причины. Вода на полу, под нашими ногами, замерзала. И тем не менее баки душевой постоянно наполнялись водой, быть может за исключением коротких периодов особенно сильных морозов. Однако из этих троих никто не желал отказываться от душа первым – в основном чтобы показать стойкость духа и, отчасти, ради соблюдения гигиены. Вот почему Пьер В. Д. Б., который был на 20 лет старше меня, Марсель Г. и я занимались этим до самой весны, за всю зиму не пропустив ни одного ледяного душа, если не считать нескольких дней, когда душевые были закрыты. Мы делали это ради закалки, даже если находились под водой всего две или три минуты – вполне достаточно, чтобы облиться водой, намылиться и ополоснуться.

Той самой ужасно холодной зимой 1947 года, если верить слухам, кое-кому из товарищей сектора «H» пришлось простоять на улице целых два часа, лицом к колючей проволоке и с голыми руками! Включая инвалидов, один из которых был без одной ноги. Был ли это Юлис Д. В.? По какой причине? Было воскресенье, отправляться на работу было не нужно. Утренняя поверка затянулась. Заключенные страшно замерзли! Поэтому, чтобы как можно быстрее согреться, вернувшись с поверки, они тут же забрались в свои постели, под одеяла. Вот так, не более и не менее.

В июле 1945 года наш товарищ, Ван Штеенбрюгген, легионер 8 августа 1941 года и боевой ветеран войны 1914–1918 годов, пожилой человек, прибывший в лагерь Беверло из Германии, подхватил острую дизентерию. Его изолировали в маленьком отсеке и оставили там страдать на три дня, безо всякого ухода и не показав доктору. В то время врачи из заключенных не имели права практиковать и оказывать помощь своим товарищам, к тому же у них не имелось каких-либо лекарств и медицинского оборудования. Печальным исходом этого случая стала смерть заключенного на глазах равнодушной администрации.

В 1945 году администрация также отделила «молодых», родившихся после 1924 года, определив их в сектор «H». Их семьи могли присылать им продовольственные карточки на хлеб. Родственники выкраивали эти карточки из своих и без того скудных рационов. Администрация вела учет карточкам в бухгалтерской книге, отмечая их получателей. Время от времени, и всегда вечером, в лагерь приезжала машина, с которой раздавались буханки залежалого хлеба – отвратительного, черствого и заплесневевшего – в обмен на карточки, с такой любовью прибереженные родителями, которым пришлось для этого здорово постараться.

Помимо того, что я лично видел или испытал, я полагаюсь только на факты, предоставленные мне абсолютно заслуживающими доверия друзьями, факты того, что они сами пережили. Я, слава богу, избежал многих ужасов, но, поскольку никто не упоминал о подобных вещах, за исключением программ фламандского телевидения BRT, которые, несомненно под предлогом соблюдения «государственных интересов», закрыли, я решил, что следует включить в повествование некоторые из них – действительно очень малую часть того, что имело место на самом деле. Цель книги состояла не в этом, вот почему я не стремлюсь приводить свидетельства по этому вопросу и не вдаюсь в подробности. Что до всего остального, то, как уже было сказано, это всего лишь изложение того, что я пережил сам.

И тем не менее! Несмотря на все пережитое нами, а многим досталось более моего, вопреки всему тому, о чем я уже рассказал или еще расскажу, вопреки тому, что случилось и о чем еще не было сказано, что показали или не смогли показать упомянутые мной телевизионные программы, со стороны наших людей – насколько мне известно – не было совершено каких-либо актов возмездия! Разве это не достойно восхищения? Могут ли наши вчерашние противники сказать то же самое? По крайней мере, определенная их часть?!

Также следует немного рассказать о визите в тот же самый лагерь Беверло, где я тогда «квартировал», делегации Красного Креста. Насколько я помню, накануне вечером нам сообщили, что делегация этой организации собиралась прибыть в назначенный день для «инспекции» лагеря. И раз уж об этом знали мы, то лагерной администрации это подавно было известно. Лучшим тому подтверждением стало то, что было велено отмыть наши «ангары и наземные службы» сверху донизу. Это как если бы «банду» уведомили официальным циркулярным письмом об «полицейском рейде» в их районе!

Мы знали, что делегация только что прибыла и находилась в секторе «H», где и задержалась – наверняка потому, что этот сектор превратили в «парадную витрину» Беверло. А поскольку нам хотелось привлечь внимание делегации и, если получится, поговорить с ними, то с самого утра кое-кто подготовился к этому заранее, бросив в отхожие места пару килограммов дрожжей, которые нашлись в запасах наших поваров. И, можете не сомневаться, реакция не заставила себя долго ждать. Эти отхожие места в «турецком стиле» (туалет, в котором сидят на корточках. – Пер.) находились на небольшом пригорке, примерно на метр выше окружающей территории. Маленькое круглое строение с круглой же крышей, похожее на карусель, но не такое веселое. Центральную колонну окружали пять-шесть треугольных кабинок, без всяких дверей и открытых всем ветрам.