Изучить десятый иностранный язык гораздо легче, чем третий, а третий легче, чем первый.

Способность приобретать знания и самый интерес к знаниям растут в каждом отдельном человеке в геометрической прогрессии. К сожалению, в обществе в целом общая образованность падает и место интеллигентности заступает полуинтеллигентность.

Воображаемый разговор «впрямую» с моим воображаемым противником-академиком в гостиной «Узкого». Он: «Вы превозносите интеллигентность, а сами в своей встрече, передававшейся по телевидению, отказались точно определить – что это такое». Я: «Да, но я могу показать, что такое полуинтеллигентность. Вы часто бываете в “Узком”?» Он: «Часто». Я: «Пожалуйста, скажите: кто художники этих картин XVIII века?» Он: «Нет, этого я не знаю». Я: «Конечно, это трудно. Ну а какие сюжеты этих картин? Ведь это легко». Он: «Нет, не знаю: какая-нибудь мифология». Я: «Вот это отсутствие интереса к окружающим культурным ценностям и есть неинтеллигентность».

На своем вечере в Останкине, показывавшемся по телевидению, я высказал мысль по поводу того, что нельзя притвориться интеллигентным. Можно притвориться добрым, щедрым, даже глубокомысленным, мудрым, наконец (особенно если цедить слова, попыхивая трубочкой), но интеллигентным – никогда.

По этому поводу я получил интересное письмо от Н.Н. Кладона – члена Союза писателей и Союза кинематографистов. Приведу выдержку из этого письма.

«Наверное, многие пишут Вам с благодарностью за высказанные спокойно и серьезно мысли и оценки на встрече в Останкино. Они мне важны и близки. Как и многим. Но я пишу о частности, правда, очень важной. Среди прочего Вы привели привлекшее Вас определение интеллигентности, как сказали, – услышанное недавно.

Именно недавно, этой зимой я его высказал на вечере артиста Леонида Оболенского (выводя из него потребность зрителей видеть на экране интеллигентного человека). Мне доводилось его приводить неоднократно, и неизменно так же бурно, как и в Останкино, на него реагировала аудитория.

Пишу об этом не для “восстановления авторства” своего, ибо оно мне не принадлежит. Но, зная Вашу дотошную требовательность ученого к цитатам, – сообщаю имя автора.

Лет двадцать пять назад, а то и более, в личных беседах с Александром Петровичем Довженко, споря с отождествлением интеллигентности с образованностью, он сказал: “Вот мой дед, неграмотный крестьянин. Но была в нем народная интеллигентность”. И, посетовав на возросшую приспособляемость людей, с горечью добавил: “Ведь трус может притвориться храбрым, злодей – добрым, негодяй – героем, праведником… и лишь нема возможности никак притвориться интеллигентным…” И последовали примеры.

С тех пор я часто приводил это поразившее меня высказывание великого писателя и режиссера… Рад был его слышать и от Вас».

Непосредственность культуры и культура непосредственности. Культура всегда искренна. Она искренна в самовыражении. И человек культурный не притворяется чем-то и кем-то, разве только тогда, когда притворство входит в задание искусства (театрального, например, но и в нем должна быть своя непосредственность). Вместе с тем непосредственность и искренность должны обладать своего рода культурой, не превращаться в цинизм, в выворачивание себя наизнанку перед зрителем, слушателем, читателем.

Всякого рода произведение искусства делается для других, но истинный художник в творчестве как бы забывает об этих «других». Он «царь» и «живет один».

Одно из самых ценных человеческих качеств – индивидуальность. Она приобретается от рождения, «дается судьбой» и развивается искренностью: быть самим собой во всем – от выбора профессии до манеры говорить и до походки.

Искренность может быть в себе воспитана.

Письмо к Н.В. Мордюковой

Глубокоуважаемая Нонна Викторовна!

Простите, что пишу Вам на машинке: очень испортился почерк. Ваше письмо доставило мне большую радость. Хоть я и получил много писем, но получить письмо от Вас значило для меня очень многое. Это и признание того, что я мог держаться на сцене! И действительно, со мной произошло чудо. Я вышел на сцену совсем усталый: ночь в поезде, потом отлеживался в гостинице, случайная еда, приезд в Останкино за полтора часа для переговоров, установки света; а мне 80, и полгода в больнице перед тем. Но через пятнадцать минут зал меня «подкормил». Куда девалась усталость. Голос, перед тем совсем севший, вдруг выдержал – три с половиной часа говорения! (В передаче осталось полтора.) Как я почувствовал расположение зала – не пойму. Теперь о «блошках». Это не «блошки», а самое важное. И как Вы ухватили это самое важное?!

Во-первых, об интеллигентности. Я сознательно пропустил ответ на вопрос: «Что такое интеллигентность?» Дело в том, что у меня по ленинградскому телевидению была передача из Дворца молодежи (тоже полтора часа), и я там говорил много об интеллигентности. Эту передачу смотрели московские работники ТВ, по-видимому, именно они повторили этот вопрос, а я не захотел повторяться, имея в виду, что московскую передачу будут смотреть и в Ленинграде те же зрители. Повторяться нельзя – это душевная бедность.

Школьником я был на Севере у поморов. Они поразили меня своей интеллигентностью, особой народной культурой, культурой народного языка, особой рукописной грамотностью (старообрядцы), этикетом приема гостей, этикетом еды, культурой работы, деликатностью и пр., и пр. Не