Людмила Раушутц, даже по стандартам антропологии — науки, которая всегда привлекала шимпанзе нетерпимых и фанатичных, — имела чрезвычайно радикальные взгляды, считала, что люди обладают способностями к сознательному мышлению в такой же, если не в большей мере, как и шимпанзе. В своей книге «Среди людей»[171]она прямо написала, что ее полевая работа с дикими людьми настолько полно раскрыла ей замысел Вожака, насколько это вообще возможно для шимпанзе.

Если поначалу результаты ее работы с людьми на реке Гомбе повсеместно признавались важными и исключительно глубокими как для антропологии, так и для понимания происхождения шимпанзе, то позднее научная иерархия перестала воспринимать Людмилу Раушутц всерьез — с того момента, когда критики осознали невозможность убедить самку отказаться от упрямо распространяемой ею мысли, что люди в самом деле обладают способностями, какие она им приписывает, и что по этой причине им необходимо предоставить те же права, какие есть у шимпанзе.

Иные злопыхатели показывали, что программы Раушутц по возвращению людей из неволи в дикую природу суть не более чем предлог для привлечения туристов в ее заповедник. Те и в самом деле хотели посмотреть на людей поближе, а выпущенные в дикую природу люди, воспитанные в неволе, редко могли постоять за себя и защититься от агрессии своих диких собратьев по виду и поэтому редко отходили далеко от главного лагеря, так что посетителям заповедника было удобно подкармливать и фотографировать их. Один антрополог, побывавший у Раушутц, жестикулировал с Бус не ром до его отъезда в Африку и показал: «По-моему, это просто выставка домашних животных, а не место, где зверей учат жить заново».

Буснер увидел и более немордоприятные вещи об исследовательнице. Ему показывали, что «мерзкая жирная самка обращается со своими домашними людьми как с шимпанзе». Другие жесты намекали на то, в чем завуалированно обвиняли Диану Фосси и других самок-антропологов, а именно показывали, что седалищная мозоль у Раушутц почти не набухает, самцов шимпанзе ей не видать, как своих ушей, и оттого, мол, она ищет себе поклонников среди самцов человека. Разумеется, на этих жестах недоброжелатели не останавливались и добавляли, что Раушутц потому лишь и сумела достичь высокой позиции в научной иерархии, а в своем лагере даже стать вожаком, что была совершенно стерильна. Буснер, впрочем, заранее ожидал увидеть такие жесты — самцы всегда показывают так о самках, сделавших успешную карьеру.

Именитый психиатр намотал все это на ухо, но решил вести себя непредвзято. В конце концов, думал он, не годится мне, ученому, которого научная иерархия столько лет поливала грязью, верить на жесты представителям другой иерархии, которые аналогичным образом поливают грязью незнакомого мне шимпанзе.

От прибытия к пункту назначения группу Буснера — Дайкса отделяли всего несколько часов, и именитый психиатр, вспомнив вышеозначенные жесты, задумался, а что же ждет его в заповеднике. Про себя Буснер покуда так и не решил, чем является человек номер 9234, которого экс-художник считает своим утраченным детенышем, — украшением на барочном фасаде Саймонова психоза или же его краеугольным камнем. Не желал предпоказывать, что станет с Саймоном после встречи с дикими людьми в. дикой природе — излечится он или, наоборот, окончательно сползет с ума. Буснер осознал, что работает сейчас на тех же принципах, что Алекс Найт и его команда, а они просто направляли камеру на предмет и смотрели, что будет.

Меж тем пейзаж, открывавшийся их взорам, был просто мечтой телевизионщика. Добравшись до границы заповедника, путешественники предъявили на въезде свои документы часовому-бонобо с автоматом Калашникова в лапах и, проехав немного далее, увидели бесконечную панораму зеленого леса, простиравшегося вплоть до уползающего под самый горизонт синего пространства — озера Танганьика. Казалось, сама Мать-Природа вышла приветствовать их — тропический ливень сначала поутих, а потом и вовсе прекратился. Джип прыгал по ухабистой дороге, обрамленной с обеих сторон зарослями травы высотой в шестьдесят ладоней, из которых шел вверх густой пар. Отовсюду торчали кокосовые пальмы, а на ветвях деревьев; похожих на гигантские канделябры, красными маяками светили распустившиеся цветы.

Алекс Найт неустанно снимал буйство природы, крутясь волчком в кузове машины.

— «Ааааа» скоро стемнеет, — показал он Саймону, — а я хочу, чтобы у нас было достаточно панорамных планов для заставки.

Путешественники перевалили через последний ряд холмов, и перед ними раскинулось озеро. К берегу спешили лодки местных рыбаков, взрывая веслами зеркальную поверхность воды. Там был и лагерь Людмилы Раушутц — несколько непривлекательных металлических бараков из гофролиста; их оцинкованные крыши красным пламенем горели в лучах заходящего солнца, которое выглядело огромной вселенской седалищной мозолью, рассеченной пополам линией горизонта.

Саймон все видел и все осознавал, но в голове держал только одно — человека, в поисках которого они сюда приехали. Как скоро удастся его отыскать? Художник не находил в себе сил полностью сформировать в сознании образ Саймона-младшего, так хорошо он вписывался в общую канву психоза, — казалось, его создал тот же психический творец, что изготовил для Саймона-старшего распухшие лобные доли с участками повышенной интенсивности сигнала на томограммах. Образ голой мордочки детеныша, образ его округлой челюсти и зубов с немного неправильным прикусом переворачивал мир вверх дном, крутил колесо Саймонова психоза словно приводной ремень. Но когда Саймон встретит Саймона, колесо перестанет крутиться, и вся эта ужасная планета обезьян — так он смел надеяться — рассосется, исчезнет как мираж. Буснер наденет штаны и побреется, и они улетят назад в Англию, где политики лижут друг другу задницы в переносном, а не в буквальном смысле.

— «ХууууГраааа».

Шестеро шимпанзе в джипе хором заухали, сообщая о своем появлении, машина же тем временем остановилась посреди обшарпанного поселка. Навстречу выползла сама Людмила Раушутц и ее помощники-бонобо. Раушутц сразу бросалась в глаза — огромная жирная самка больше походила не на шимпанзе, а на покрытый темно-коричневой шерстью кабинетный глобус. Морда, чересчур плоская и звериная даже для шимпанзе из Германии, и коротко остриженная шерсть на голове не прибавляли ей красоты, равно как и короткое платье с чудовищно безвкусным узором, которое болталось у нее на плечах этаким извращенным соусом на неаппетитном блюде и не скрывало неприметный недообъект меж ее ворсистыми задними лапами, в самом деле неспособный вызвать никакого желания. Понятно, почему самка не носит намозольник — в нем нет необходимости, легко было предположить, что ее мозоль, практически незаметная сейчас, в течку выглядит откровенно жалко.

Даже Саймона едва не передернуло от отвращения, и он настучал Бобу по плечу:

— «Уч-уч» какая мерзость, у нее же вообще нет задницы!

Буснер немедленно оборвал его низким рыком, потому что обладательница обсуждаемой, но отсутствующей детали как раз подчетверенькала к джипу, сопровождаемая внушительными бонобо, которые громко барабанили по металлическим стенам бараков.