Во-вторых, территория Эвмесвиля, представляющаяся ее жителям самодостаточной, в действительности — глухая провинция, и все вопросы, связанные с дальнейшим существованием, решаются за ее пределами. Где-то рядом с городом (как это было описано уже в «Гелиополе») существуют катакомбы (и лес), там скрываются ученые, практически отделившиеся от государства и занятые опасными экспериментами, связанными с развитием техники и генной инженерии.

* * *

Сюжет романа, собственно, состоит в том, что историк Мартин Венатор постепенно вырабатывает свою позицию по отношению к такой ситуации. Не случайно роман начинается с главы, посвященной его учителям.

То, что в образе одного из таких учителей, историка Виго, слились черты друга Юнгера Карла Шмитта (1888—1985) и итальянского историка Джамбаттисты Вико (1688—1744), в доказательствах не нуждается: через весь юнгеровский роман проходит ключевой для Шмитта образ борющихся Левиафана и Бегемота, воплощающих государство и анархию. Отражается в романе и основополагающая идея Шмитта о противоположности и борьбе между сухопутными и морскими странами, наиболее доступным образом изложенная в небольшой работе «Земля и море. Рассказ для моей дочери»[496](где, между прочим, излагается история Венецианской республики, особое пристрастие к которой Юнгер приписывает Виго). Менее очевидно, что Шмитт, видимо, во многом опирался на идеи Вико и, во всяком случае, первым познакомил с ним Юнгера. В письме от 13.8.1934 Юнгер писал Шмитту[497](выделено Юнгером. — Т.Б.):

Дорогой господин статский советник!

За совет познакомиться с Вико я должен выразить Вам особую благодарность. <…>

Шпенглер называет его учение о культурных циклах коперникианской революцией в историографии… <…>

Я сразу же занялся тем, что попытался прояснить связь между Вико и Гаманом, почти очевидную. Гаман упоминает его только раз, в письме Гердеру от 22.12.1777, после прочтения Scienza nova, которую незадолго до того получил из Флоренции, и называет «отцом нашей критики». Эта дата успокаивает меня в отношении оригинальности положения «Поэзия — материнский язык человеческого рода», высказанного Гаманом уже в 1762 г. в работе «Эстетика in nuce». Дело в том, что она в почти дословном виде встречается у Вико. <…>

«Культурный цикл», как его описывает Вико[498], повторяется — в ускоренном темпе — в истории Эвмесвиля (с. 98):

Люди сначала стараются выйти из подчинения и жаждут равенства — таковы Плебеи в Аристократических республиках, которые в конце концов изменяются в Народные. Потом они стараются превзойти равных — таковы Плебеи в Народных Республиках, искажающихся в Республики Могущественных. Наконец, они хотят поставить себя выше законов — отсюда Анархии, т. е. разнузданные народные Республики; нет худших Тираний, чем они; в них столько тиранов, сколько в государстве наглецов и развратников.

Концепция Вико вкратце сводится к тому, что изначальное право, боги и герои, религиозные культы были изобретены в древности «поэтами-теологами». У него были и другие ценные для Юнгера идеи, о которых речь впереди.

Второй учитель Мартина Венатора — философ Бруно. В романе он характеризуется так: «Виго обращен к богам, а Бруно — к титанам; к лесу — один, к нижнему миру — другой»; «Как Виго хочет вывести нас за пределы истории, так же Бруно выводит за пределы науки; первый использует в качестве инструмента волю, второй — представление»; «Припоминаю один семинар, на котором он рассматривал время и пространство с мифологической точки зрения. Согласно Бруно, отец всегда олицетворяет время, а мать — пространство…»; «Бруно же, напротив, смотрит на мир как маг…»; «Бруно удалился с поля истории решительнее, чем Виго; поэтому одному из них я больше доверяю, когда речь заходит о ретроспективе, а другому — когда пытаюсь определить перспективы на будущее» (и так далее).

Моя гипотеза состоит в том, что под именем Бруно скрывается некая ипостась Джордано Бруно (1548—1600), жившего, как и Вико, в эпоху радикальных преобразований пространственного мышления. Шмитт, для которого первостепенное значение имеют именно революции в пространственных представлениях, писал о Джордано Бруно[499]:

Можно найти и другие исторические примеры, но все они меркнут перед лицом глубочайшего и самого богатого последствиями изменения планетарной картины мира во всей известной нам мировой истории. Это изменение происходит в XVI—XVII веках, в эпоху открытия Америки и первого кругосветного плавания. <…> Коперник первым доказал научно, что Земля вертится вокруг Солнца. Его труд о вращениях небесных орбит <…> вышел в 7543 году. Хотя он и изменил тем самым всю картину нашей Солнечной системы, но он все же еще твердо держался того мнения, что мироздание в целом, космос, представляет собой ограниченное пространство. Таким образом, еще не изменился мир в глобальном космическом смысле и с ним вместе не переменилась сама идея пространства. Несколько десятилетий спустя границы пали. В философском смысле Джордано Бруно предположил, что наша Солнечная система (в которой планета Земля вращается вокруг Солнца) представляет собой лишь одну из множества солнечных систем бесконечного звездного неба.

Третий учитель, Тоферн, занимался поэзией и грамматикой, что соответствует представлениям Юнгера о важности языка, о которых отчасти уже шла речь в связи с эссе «Лесной путь». Прототипом Тоферна, видимо, послужил «северный маг» Иоганн Георг Гаман (1730—1788), оказавший большое влияние и на идеи Юнгера, и на его стилистику. Об этом можно прочитать в прекрасном послесловии Александра Михайловского к книге Юнгера «Сердце искателя приключений»[500](вторая редакция, 1937), которой предпослан эпиграф из Гамана. Гаман потому называл язык поэзии «материнским языком человеческого рода», что видел в речи, в языке образов единственный способ связи между трансцендентным и земным миром. Он, между прочим, считал, что и история имеет типологическую, «образную» структуру, понимание которой возможно только на основе мифологической или поэтической историографии. В «Эллинском трилистнике клевера»[501]Гаман повторяет мысль Фрэнсиса Бэкона о триаде наук — истории, поэзии, философии, — соответствующих трем способностям человеческого духа (память, воображение, рацио), и отдает первенство среди этих наук именно поэзии. Представители как раз этих наук оказываются учителями и «крестными отцами» Венатора. Наконец, в тексте романа содержатся аллюзии на работы Гамана (что отмечено в комментариях).