Плотина откинулась на спинку стула и принялась обмахиваться веером. Первая часть трактата подошла к концу, и юный Тит отпустил по этому поводу шутку, и хотя Плотина не слушала его, все равно рассмеялась вместе с остальными гостями. Во время короткого перерыва к Титу подскочила Фаустина, чтобы поздравить его. Плотина не сводила с нее глаз. Девушка ей нравилась. Из нее наверняка выйдет прекрасная супруга – супруга легата или магистрата, или кто там еще окажется лично ей полезен.

«Я непременно приглашу ее во дворец, помочь мне за ткацким станком, – решила Плотина. – А вообще как жаль, что такую чудную девушку нельзя выдать за дорогого Публия».

Викс

– Викс?

– Что?

Я вынул пробку из нового кувшина, налил до краев кубок и жадно осушил его, даже не разбавляя вино водой. Неразбавленный напиток обжег мне горло до самого желудка.

– Ты даже слова не сказал мне с тех пор, как вернулся домой, – Мира вопросительно посмотрела на меня. Чайя сидела у нее на бедре, Дина держалась за юбку. – Неужели ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

Я фыркнул и неохотно опустил кубок. Прошло два дня после того, как я с моими солдатами кораблем вернулся с Кипра. Мира с детьми выбежала к двери, чтобы встретить меня. Но я молча шагнул в дом мимо нее и жадно припал к кувшину с вином. Моя жена осталась стоять у двери в новом красном платье, держа на руках наших дочерей, которых по этому случаю принарядила в розовые платьица. Спустя два дня я все еще не был пьян в той степени, в какой мне хотелось.

– Викс, – в голосе Миры слышались нотки отчаяния. – Так ты отказываешься со мной разговаривать?

– Да, – ответил я, наливая себе очередной кубок. Испугавшись моего осипшего голоса, малышка Дина спряталась за материнской спиной. Антиной испуганно посмотрел на меня из угла комнаты, где он сидел, упражняясь в грамоте. Слава богу, я не стал брать его с собой на Кипр. Он прошел рядом со мной не одну кампанию и наверняка понимал, какое выражение бывает на моем лице после неудачного сражения. Когда я вернулся с Кипра, он лишь разок посмотрел в мою сторону, после чего вновь забился в угол.

– И как долго ты собираешься накачиваться неразбавленным вином и тупо смотреть в стену? – голос Миры почти срывался на крик. – Через два дня тебе возвращаться в легион! Ты же не состоянии даже сесть на лошадь.

Я задержал во рту глоток вина до тех пор, пока у меня не заныли зубы. Не помогло. Я сглотнул вино.

– Так что же случилось на Кипре? – мне было слышно, что юбки моей жены шелестят уже совсем рядом. – Ты отсутствовал дома целый месяц. Я думала, ты покидаешь нас на несколько дней…

– Копать могилы требуется время…

Малышка Дина выглянула из-за юбок Миры и уставилась на меня из-под челки темных, выбившихся из-под ленты волос. Мне пришлось хоронить девчушку примерно ее возраста. Правда, ее волосы удерживала на месте кровь, и ей не требовались никакие ленты.

Мира смерила меня очередным пристальным взглядом, затем взяла Дину за руку и скрылась в спальне. Антиной, словно олененок, увязался вслед за ней. Я обвел глазами наше жилище: как обычно, чисто убранное и вымытое до блеска. Не знаю как, но Мире удавалось превратить любую тесную квартирку в уютное семейное гнездышко. Вокруг дверей вился фриз из виноградных листьев. Рядом с дверью стоял горшок – в нем росли какие-то травы, которые шли затем в суп. На полу горка детских игрушек. Казалось бы, так просто. И вместе с тем, так уютно. Впрочем, я смотрел на все эту сквозь застилавшую мне глаза пьяную пелену.

А может, сквозь слезы.

Из спальни Мира вернулась одна, без детей. Она опустилась передо мной на колени и заглянула мне в глаза.

– Что случилось?

– Евреи на Кипре подняли мятеж, – ответил я, еще крепче сжимая кубок. – К тому времени, как я прибыл туда, он был уже практически подавлен. Нам оставалось разве что убирать с улиц мертвые тела.

Мира в ужасе прикрыла ладонью рот.

– О, Господи!

– Что-то на Кипре я твоего господа не заметил.

Мира подпрыгнула как ужаленная и, сложив на груди руки, принялась мерить шагами комнату.

– И так везде, – сказала она сдавленным голосом. – Не успели мы приехать в Антиохию, как до меня начали доходить слухи. Говорят, в Александрии было вырезано около ста тысяч евреев. И вот теперь Кипр.

– На Кипре не убивали евреев, – возразил я, осушив наконец кубок до дна. – На Кипре убивали они сами.

– Замечательно, – ответила моя жена.

Я в упор посмотрел на нее и выдавил самое главное:

– Детей. Их матерей. Стариков, мужчин и женщин – всех невинных. Резали, как скот.

– Но ведь римляне делали то же самое с невинными людьми в Александрии! – воскликнула Мира. – В Месопотамии! Ты хотя бы знаешь, кого император отправил туда, чтобы расправиться с евреями? Твоего командира, Люсия Квиета!

– Мира!

– И тебе известно, как он очистил провинцию от смуты? Он убивал всех евреев, какие только попадались ему на глаза! – воскликнула моя жена и покачала головой, глядя перед собой незрячим взором. – Если то, что ты рассказываешь о Кипре, правда, – что ж, значит, евреи хотя бы как-то отомстили за себя.

– Они убили тысячи людей, – сказал я, вставая со стула. – Ты знаешь, скольких я помогал хоронить? Там была одна женщина, похожая на тебя. Невысокая, с рыжими волосами. При жизни она наверняка была хорошенькой. Впрочем, утверждать не могу, после того, как с нее сорвали одежду, изнасиловали и нанесли ей несколько десятков ножевых ран. Римские легионеры не единственные в мире, у кого руки по локоть в крови.

– И что будет теперь, после того, как евреи вырезали на Кипре несколько тысяч римских граждан? – голос Миры сорвался на пронзительный крик. – Сколько евреев теперь будут убиты в отместку за одну римскую женщину?

– Она была там не одна! – крикнул я. – Скажу больше, они даже не смогли объяснить мне, что подтолкнуло их устроить эту кровавую резню. Почему они, проснувшись в одно прекрасное утро, решили перебить всех своих соседей, которые в отличие от них не празднуют в конце недели шаббат.

Мира застыла, обхватив себя руками за плечи, как будто ей было холодно.

– Ты ничего не понимаешь.

– Верно, не понимаю, – ответил я, отводя от нее взгляд. – И никогда не пойму.

– Более сотни лет, – заговорила она срывающимся голосом, – нас обвиняли в распространении любой заразной болезни, в любой засухе, какая только постигала Рим. Нас убивали, изгоняли, грабили. И так всякий раз по капризу очередного императора.

– Лично с тобой такого не случалось, – бросил я ей и обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза. – Ты и твоя семья на протяжении трех поколений жили спокойной, мирной жизнью, более того, процветали, и не где-нибудь, а в самом сердце Рима.