— Вернемся, конечно.

— Завидую твоей уверенности. Так вот, если мы вернемся, этот мир тоже покажется тебе другим. Все изменится вокруг тебя, потому что ты сама изменишься.

— Да будет так, — сказала она.

Она взяла его за руку, и они двинулись к Убежищу. Но что-то тревожило ее. Не его слова — рассказ об изменении только радостно взволновал ее, но, может быть, тишина, которая внезапно стала слишком глубокой.

— Что-то не так? — спросил он, чувствуя, что она крепче сжала его руку.

— Тишина…

— Здесь всегда странная атмосфера. Я ощущал это и прежде. Множество прекрасных душ погибли здесь…

— Во время Примирения?

— Тебе уже и это известно?

— От Клары. Это случилось двести лет назад, в середине лета, — так она мне сказала. Может быть, духи возвращаются, чтобы посмотреть, не совершит ли кто новую попытку.

Он остановился и тронул ее за руку:

— Никогда не говори об этом, даже в шутку. Пожалуйста. Не будет никакого Примирения, ни в это лето, ни в какое другое. Все Маэстро мертвы. Все уже давно…

— Хорошо, — сказала она. — Успокойся, я больше не буду об этом говорить.

— В любом случае после этого лета все это отойдет в область теории, — сказал он с фальшивой легкостью, — по крайней мере еще на пару столетий. Я буду уже давно мертв и похоронен, когда эта кутерьма поднимется снова. Знаешь, я уже выбрал себе место для могилы. Выбирал вместе с Греховодником. Это на краю пустыни, и оттуда открывается прекрасный вид на Изорддеррекс.

Его нервное бормотание нарушало тишину, пока они не подошли к двери. Там он замолчал. Она обрадовалась этому. Место заслуживало большего почтения. Стоя на ступеньках, нетрудно было поверить в то, что здесь собираются призраки: мертвецы прошлых столетий смешались с теми, кого она видела живыми здесь. Чарли, манящий ее внутрь, говорящий, что тут нет ничего особенного — камни, и все. Пустынники, один из которых сгорел, а второй был освежеван. И теперь их тени стояли на пороге.

— Если ты не видишь никаких препятствий, — сказал Оскар, — то, думаю, нам пора.

Он ввел ее внутрь Убежища, и они встали в центре мозаики.

— Когда начнется, — сказал он, — мы должны держаться друг за друга. Даже если тебе будет казаться, что держаться не за что, все равно держись, просто наши тела изменятся на время. Я не хочу потерять тебя между «здесь» и «там». Ин Ово — это не место для приятных прогулок.

— Ты не потеряешь меня, — сказала она.

Он опустился на корточки и вытащил из мозаики около дюжины камней пирамидальной формы размером в два кулака каждый, которые были так обточены, что, когда их ставили на место, ничего не было заметно.

— Я не вполне понимаю механизм путешествия, — сказал он, вынимая камни. — Не уверен, что кто-нибудь понимает его во всех подробностях. Но, по мнению Греховодника, существует что-то вроде языка, на который можно перевести любого человека. И все магические процессы сводятся к подобному переводу. — Он говорил, выкладывая камни по краю круга в порядке, который казался произвольным. — И когда дух и тело переведены на один и тот же язык, первое получает возможность влиять на второе. Плоть и кости могут быть преобразованы, покинуты духом или…

— … Или переброшены в другую точку пространства?

— Совершенно верно.

Юдит вспомнила, как перемещение путешественника из одного мира в другой выглядело со стороны: плоть выворачивалась наизнанку, складывалась, тело неузнаваемо искажалось.

— А это больно? — сказала она.

— В самом начале, но не очень.

— Когда это начнется?

Он поднялся на ноги.

— Это уже началось, — сказал он.

Не успел он произнести ответ, как она уже ощутила это. Низ живота налился свинцом, грудь сжалась, у нее перехватило дыхание.

— Дыши медленно, — сказал он, положив руку ей на грудь. — Не сопротивляйся. Просто позволь этому произойти. Ничто тебе не угрожает.

Она опустила взгляд на его руку, потом оглядела круг, в котором они стояли, и сквозь открытую дверь Убежища посмотрела на освещенную солнцем траву, от которой ее отделяло всего лишь несколько шагов. Но как бы это ни было близко, она уже — не могла туда вернуться. Поезд, на который она села, набирал скорость. Было уже слишком поздно для сомнений и задних мыслей. Она была в ловушке.

— Все в порядке, — услышала она голос Оскара, но ощущения говорили ей совершенно другое.

В животе у нее была такая острая боль, словно она выпила яд, голова раскалывалась, глубоко в кожу въелся сильный зуд. Она посмотрела на Оскара. Испытывает ли он то же самое? Если да, то он переносил неприятные ощущения с замечательной стойкостью, улыбаясь ей, словно анестезиолог больному перед операцией.

— Все скоро кончится, — говорил он, — Только держись… все скоро кончится.

Он крепче прижал ее к себе, и в тот же самый миг она ощутила, как покалывающая волна прошла по ее телу, смывая боль.

— Лучше? — спросил он. Она скорее прочла это по губам, чем услышала.

— Да, — ответила она и, улыбаясь, поцеловала его, прикрыв глаза от наслаждения, когда соприкоснулись их языки.

Темнота на внутренней стороне ее век внезапно просияла сверкающими линиями, словно перед ее мысленным взором стал падать метеоритный дождь. Она открыла глаза, но источник зрелища был внутри нее, и лицо Оскара оказалось испещрено яркими полосками. Дюжина ярких красок заиграла на морщинках и складках его кожи, еще дюжина проникла внутрь и окрасила кости, еще дюжина — хитросплетение нервов, вен и кровеносных сосудов, до мельчайших деталей. Потом, словно переводящий их ум покончил с подстрочником и поднялся до уровня поэзии, слоистые карты его плоти упростились. Избыточности и повторения были отброшены, и появившиеся формы были такими простыми и такими абсолютными, что плоть, которую они отображали, казалась рядом с ними жалкой и ничтожной. Наблюдая это зрелище, она вспомнила о том иероглифе, который предстал перед ней, когда они с Оскаром впервые занимались любовью, вспомнила спирали и изгибы наслаждения на фоне черного бархата ее век. Теперь перед ней предстал тот же самый процесс, только сознание, которое воображало все эти узоры, теперь принадлежало кругу и было усилено камнями и желанием путешественников.

И в этот момент краем глаза она заметила какое-то движение у двери. Воздух вокруг них был близок к тому, чтобы полностью отказаться от обмана внешних видимостей, и все находившееся за пределами круга выглядело расплывчато. Но цвет костюма человека, появившегося на пороге, был достаточно хорошо виден, чтобы она поняла, кто это, даже не видя его лица. Кто еще, кроме Дауда, мог носить этот абсурдный оттенок абрикосового? Она произнесла его имя. И хотя никаких звуков не было слышно, Оскар понял ее тревогу и обернулся к двери.

Дауд быстро приближался к кругу, и намерение его было предельно ясным: он стремился поймать попутку до Второго Доминиона. Ей уже приходилось видеть ужасные последствия подобного вмешательства на том же самом месте, и в страхе она еще сильнее прижалась к Оскару. Однако вместо того, чтобы доверить кругу дело уничтожения непрошеного попутчика, Оскар высвободился из ее объятий, шагнул навстречу Дауду и ударил его. Проходящий сквозь круг поток удесятерил его ярость, и иероглиф его тела превратился в неразборчивые каракули, а цвета мгновенно замутнились. На нее вновь нахлынула боль. Из носа ее потекла кровь, струйка попадала прямо в открытый рот. В коже ее появился такой зуд, что она расцарапала бы ее в кровь, если бы не помешала боль в мышцах.