шторы. Дедушка в гостиной положил ноги на стул и накрыл лицо платком. Заплатка не двинулся со своего места под роялем. Роджер, не побежденный жарой, все еще находил себе занятия. Сначала он помогал Агнес лущить горох для ужина, сидя на корточках на ступеньке черного хода, пока она отдыхала в скособоченном плетеном кресле, вытащенном из гостиной для прислуги. Когда эта работа была закончена, он обнаружил убранную в подвал жестяную ванну, в которой купали Заплатку в дни его молодости. Он вытащил ванну на лужайку и наполнил водой. Затем, раздевшись до купальных трусов, торжественно сел в нее, раскрыв над головой зонтик от солнца.

Дебора лежала на спине за летним домиком, размышляя, что бы случилось, если бы Иисус и Будда встретились. Была бы между ними учтивая беседа, обмен мнениями, как между политиками во время совещаний на высшем уровне? Или они все-таки оказались бы одним и тем же лицом, рожденным в разные времена? Странно, что эта тема, интересная сейчас, ничего не значила в тайном мире. Прошлой ночью за турникетом все проблемы исчезли. Их больше не существовало. Остались только знание и радость.

Она, должно быть, уснула, потому что, открыв глаза, в смятении увидела, что Роджер уже не сидит в ванне, а вбивает в землю на лужайке столбики для крикета. Было без четверти пять.

— Скорее, — окликнул он, увидев, что она пошевелилась. — Я уже чай пил.

Она поднялась и побрела к дому, все еще сонная, чувствуя головокружение. Бабушка с дедушкой сидели в гостиной, освеженные долгим послеполуденным отдыхом. От дедушки пахло одеколоном. Даже Заплатка пришел в себя и лакал холодный чай из своего блюдца.

— У тебя усталый вид, — укоризненно заметила бабушка. — Ты здорова?

Дебора не была уверена. Голова трещала. Должно быть, от дневного сна. Она никогда не спала в такое время.

— По-моему, да, — ответила она, — но если бы мне дали жареной свинины, меня бы точно стошнило.

— Никто и не предлагает тебе жареной свинины, — удивленно сказала бабушка. — Съешь сэндвич с огурцом. Они освежают.

Дедушка подстерегал осу. Он мрачно и выжидающе следил, как она кружит над его чаем. Внезапно взмахнул в воздухе своей мухобойкой.

— Готова, — торжествующе объявил он и каблуком вдавил осу в ковер.

Дебора подумала про Иегову.

— Не носись по жаре, — сказала бабушка. — Это неразумно. Разве не можете вы с Роджером поиграть в какие-нибудь приятные, спокойные игры?

— В какие игры? — спросила Дебора.

Но бабушка была неизобретательна. Крокетные молотки все поломаны.

— Мы могли бы притвориться гномами и играть головками от молотков, — сказала Дебора и на миг представила себе крокет на четвереньках. Но от этого онемели бы колени. Так играть слишком трудно.

— Я почитаю вам вслух, если хотите, — сказала бабушка.

Дебора ухватилась за это предложение — ведь оно отсрочивало крикет. Она побежала на лужайку и постаралась подать эту идею так, чтобы сделать ее заманчивой для Роджера.

— Я потом с тобой поиграю, — сказала она. — А мороженое, которое у Агнес стоит в холодильнике, ты можешь съесть все. И я поговорю с тобой вечером, когда ляжем спать.

Роджер колебался. Все следовало взвесить: получалось три хороших предложения против одного плохого.

— Помнишь, папа подарил тебе палочку сургуча? — спросил он.

— Да.

— Дашь ее мне?

Пришел черед выбирать Деборе — момент покоя сейчас или утрата длинной и толстой сургучной палочки такого ярко-красного цвета.

— Ладно, — согласилась она неохотно.

Роджер оставил калитки, и они пошли в гостиную. Дедушка при первом же упоминании о чтении исчез, забрав с собой Заплатку. Бабушка убрала чайную посуду со стола, нашла свои очки и книгу. Это был «Черный Красавчик»[58]. Бабушка не держала у себя современных детских книг, и эта книга сближала всех троих. Она читала ту ужасную главу, где говорилось, как конюх, позволив Красавчику сильно вспотеть, напоил его холодной водой и не накрыл попоной. Как раз подходящая история для такого дня. Даже Роджер слушал завороженно. А Дебора, глядя на спокойное бабушкино лицо, под звуки ее негромкого голоса думала о том, как странно, что бабушка смогла с такой легкостью превратиться в Красавчика. Она стала конем, страдающим в конюшне от пневмонии и спасенным мудрым кучером.

После чтения крикет уже не представлял никакого интереса, но Деборе пришлось держать слово.

Ее не покидала мысль о Черном Красавчике, который сам пишет о себе книгу. Бабушка сказала, что это показывает, как хорошо эта книга написана, ведь ни один ребенок ни разу не усомнился в практической стороне дела, ни разу не представил себе лошадь, держащую перо в копыте.

«У современной лошади была бы пишущая машинка», — подумала Дебора и начала подавать мячи Роджеру, улыбаясь про себя при мысли о том, как Красавчик двадцатого века стучал бы обоими передними копытами по клавишам машинки.

В этот вечер, по случаю сильной жары, обычный распорядок изменили. Дети приняли ванну перед ужином, потому что разгорячились и устали после крикета. Потом, надев кардиганы поверх пижам, они сели за стол на террасе. На этот раз бабушка была снисходительна. Было все еще жарко настолько, что простудиться они не могли, а роса пока не выпала. Сидеть в пижамах на террасе оказалось довольно занятно. Как люди за границей, сказал Роджер. Или туземцы в Южных морях, сказала Дебора. Или бродяги на побережье, которые утратили положение в обществе. Дедушка, переодевшийся в белый тропический пиджак, положения в обществе не утрачивал.

— Он — белый торговец, — шепотом сказала Дебора. — Он сколотил состояние на жемчуге.

Роджер поперхнулся. Любая шутка в адрес дедушки, которого он боялся, таила в себе сладкий страх опасности.

— Что показывает термометр? — спросила Дебора.

Дедушка, которому ее интерес доставлял удовольствие, пошел проверить.

— Все еще за тридцать, — с удовлетворением объявил он.

Дебора, когда позже чистила зубы, подумала, каким бледным кажется ее лицо в зеркале над раковиной. Оно было не коричневым, как у Роджера после целого дня на солнце, а изнуренным и желтым. Она перевязала лентой волосы на затылке, нос и подбородок сразу заострились. Широко зевнула, как зевает Агнес на кухне воскресными вечерами.

— Не забудь — ты обещала, что будем разговаривать, — поспешно напомнил Роджер.

Разговаривать… Это было тяжкое бремя. Она так устала, ее тянуло к гладкой белизне подушки, хотелось отбросить в сторону все одеяла, оставив одну лишь простыню. Но Роджер у себя в кровати не спит, дверь между их комнатами широко открыта, и он не отступится. Тут единственный выход — смех, и чтобы довести его до истерического хохота и поскорее утомить, она подробно описала один день в жизни Уиллиса